— Да, мы свое слово держим, — сказал Бехайм, громко, с нажимом, чтобы слышал Манчино, который, будто все это его уже не касалось, подсел к органисту Мартельи и завел с ним беседу. — Но не рано ли вы радуетесь?! Не знаю, чем это дело кончится для Боччетты, останется он цел и невредим или нет, но я свои семнадцать дукатов верну, будьте уверены, уж я себя знаю. Так что раскошелиться придется вам, а не мне!
— Семнадцать дукатов с Боччетты! — вздохнул брат Лука, не поднимая глаз от столешницы, где мелком записал и доказал алгебраическую теорему. Как вы себе это представляете, сударь? Если б этот Боччетта за полскудо мог вызволить из чистилища родного отца, он бы и тут денег не дал.
— А я вот не понимаю, — вставил камнерез, — как это в теперешние времена, когда христианскому миру грозят моровая язва и войны, вы способны думать об этаких пустяках.
— Я хочу вернуть мои деньги — по-вашему, это пустяки? — возмутился Бехайм. — По-вашему, дукатов у меня куры не клюют?
— Послушайте доброго совета, — сказал Альфонсо Себастьяни, молодой аристократ, оставивший свое поместье в Романье, чтобы учиться у мессира Леонардо искусству живописи. — Ложитесь пораньше спать, ешьте легкую пищу, спите подольше и побольше. Может, тогда и увидите во сне свои денежки.
— Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, обрушился на него Бехайм. — Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.
— А что скажет ваша возлюбленная, — с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д'Оджоно, — если вы этак с ним обойдетесь?
— Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной? — спросил Бехайм. — Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?
— О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, — ответил д'Оджоно. Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.
Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.
— Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела? — возмущенно осадил он д'Оджоно. — Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она… так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?
Теперь настал черед д'Оджоно удивиться и впасть в замешательство.
