— Ради денег пусть кто другой старается, — решил Манчино. — Мне эти деньги без надобности. И давайте закончим разговор, продолжать его бесполезно. А теперь, с вашего разрешения…
— Что ж это на вас нашло? — озадаченно вскричал Бехайм. — Всего несколько минут назад вы говорили вполне разумно, а теперь хотите бросить меня в беде? Хотя прекрасно знаете, сколь это для меня важно. Как же мне выручить мои дукаты, которые этот мошенник противозаконно присвоил?
— Коли хотите — дам совет, — сказал Манчино, вставая. — Не торопите события, пускай они идут своим чередом, наберитесь терпения и не совершайте опрометчивых поступков. Все образуется. Нынче вы понесли убыток из-за Боччетты, завтра сами кого-нибудь в убытке оставите.
— Черт побери! — разозлился Бехайм. — Вы что городите? Хватит болтать чепуху! Вот только что вы уверяли, что он свое получит и что я могу на вас положиться. А теперь, когда надо браться за работу и употребить кинжал ради благого дела, — теперь вы струсили?
— Да, наверно, — сказал Манчино. — Такая уж у меня натура.
— Вы трус и бахвал! — напустился на него Бехайм. — Обманщик, воистину француз-голодранец! Вертопрах и самохвал!
— Ладно, коли вам это в удовольствие, можете и так меня называть, отозвался Манчино. — А раз вы теперь все сказали, ступайте с Богом! Да, сударь, самое лучшее для вас — поскорее отсюда исчезнуть, потому что не ровен час у меня лопнет терпение.
Левой рукой он стиснул рукоять кинжала, а правой повелительно указал на дверь. За соседними столами тем временем смекнули, что тут разгорается ссора, и резчик Симони встал, намереваясь унять противников.
— Эй! — воскликнул он. — Который из вас двоих вздумал затевать тут свары и смуту?
— Неужто немец сызнова упился? — полюбопытствовал кто-то из камнерезов.
Манчино успокоительно махнул рукой: дескать, пустяки, не обращайте внимания. И пояснил:
— Всяк по-своему с ума сходит, и вот он вбил себе в голову, что непременно должен сделать из Боччетты честного человека.
— Честного? — завопил Бехайм. — При чем тут честность? Я хочу получить свои семнадцать дукатов!
Все так и покатились со смеху, и смеялись от души, до слез, кивая головой, а пуще всех веселился художник д'Оджоно.
— Речь, стало быть, о семнадцати дукатах? — воскликнул он. — А наш заклад? Он еще в силе? Вы поставили два дуката против моего одного.
— В силе, — мрачно сказал Бехайм.
— Тогда, — вскричал художник, — два дуката, считай, у меня в кармане. Ведь вы, немцы, знамениты тем, что держите слово.
