— Ну и ну! — воскликнул он. — Вы что, прикидываетесь или вправду не знаете, что она дочь Боччетты?
— О-о, — простонал охваченный ревностью Симони, — дочка ростовщика, Никкола… значит, он ее возлюбленный? Значит, это с ним она… с этим немцем…
Точно затравленный собаками кабан, Бехайм глядел на них остановившимся взором.
— Что вы такое говорите? С ума посходили, не иначе! — выкрикнул он, уже зная, твердо зная, что они говорили правду, и по сердцу его словно ножом полоснули.
До самого рассвета, мучимый отчаянием и яростной болью, гонимый своими смятенными мыслями, он бесцельно бродил по городу, кружил узкими темными улочками, пока они не вывели его к обводной стене и каналу Навильо с крестом св. Евстахия, где начинались живые изгороди и садовые ограды, и к воротам новой богадельни, из окон которой пахло свежим хлебом, еженощно выпекаемым за счет Мавра, а потом долго шагал обратно, пока не добрался наконец до Рыбного рынка и мимо лавок менял не вышел к ратуше, а оттуда на Соборную площадь. Там он, смертельно усталый, рухнул на ступеньки портала, но, не в силах успокоиться, тотчас же вскочил и возобновил свое безрадостное блуждание.
Скверную новость мне сообщили, на ходу говорил он сам себе. Воистину хуже не придумаешь, подобных вестей даже Иов не получал. Экий злой подвох! Экое коварство! Обманут я, обманут! Смотрит-то она бесхитростно, прикидывается, будто предана мне телом и душой, улыбается, говорит обо всем, о чем угодно, но помалкивает, что отец ее — этот жалкий мошенник. Ах, каков мошенник! И какая неудача, что я нарвался на нее! «Дочка ростовщика» — так назвал ее в трактире этот лысый, с усиками, ах, как это легко говорится, да и звучит неплохо. Но «дочка Боччетты» — звучит совсем по-другому, как удар в лицо. Ну и дурак же я! Чем я думал? Как позволил себя заманить? В какую западню угодил? Почему поддался этой обманной любви? Куда она меня заведет? Лукардези… она сказала, что мать ее из дома Лукардези. Да, мать! А папаша — Боччетта, и об этом она не обмолвилась, ох, чтоб ему провалиться в преисподнюю, да и ей вместе с ним!
Бехайм остановился и прижал руку к груди — сердце стучало ровно молот. В его смятенной душе гневная эта мысль уже стала реальностью. Он прямо воочию увидел, как Никкола бредет по дороге в ад и, охваченная пламенем, исчезает в огне, и перепугался, ему почудился в бездонных глубинах горестный крик, жалобный зов, и с неодолимой болью он осознал, что и теперь еще любит ее.
