Иллюзия развеялась, но прозвище прилипло прочно. Думаю, оно ему пришлось по душе: Том нарочито усиливал сходство с Бонапартом. Отпустил длинные волосы, стал втягивать голову в плечи, говорить властным тоном.
Началась война. Бельгия была разорена, во Францию вторглись. Рэндольф сразу бросил учебу:
— Я отправляюсь на войну.
— Но, мой дорогой друг, ведь…
— Таков мой долг перед родным Лафейеттом[3].
Когда он принимал решение, переубеждать было бесполезно. Мы пошли на попятный, не осознав до конца, насколько важны миру мы и наши винтовки.
Рэндольф же видел себя Генрихом Наваррским[4] (белый плюмаж); Ричардом Львиное Сердце (крестовые походы и алые кресты); носатым Сирано («Это гвардейцы-гасконцы…»[5])…
— Видишь ли, Макдональд, мы, Рэндольфы, всегда поступали так.
— Поступали как?
— Шли сражаться. Не было войны, в которой бы не поучаствовали Рэндольфы. И в бесчисленной череде сражений…
Он поведал мне целую повесть о древних Рэндольфах и о том, как они разили врагов копьями на скаку.
— В наше время войны ведутся иначе. Они не такие пасторально-красочные, — не мог не предупредить я.
Но в душе я понимал: он все опишет яркими красками и будет носить форму цвета хаки как рыцарскую кольчугу.
Том пригласил нас на прощальный ужин. Я никогда в жизни не ел ничего вкуснее приправленной красным перцем и луком тушеной баранины по-брансуикски[6]. Рэндольф подал ее в старом серебряном ковше.
Пока мы ели, он разглагольствовал о войне, о причинах сражаться — «за нашу честь и нашу страну». Среди нас были пацифисты, которые возразили. Он отмахнулся от аргументов:
— Мы — мужчины, не пажи!
Рэндольф обладал такой незримой властью над нашими умами, что никто не засмеялся. Молча сидели и слушали все, что он говорил.
В конце концов кто-то посмелее выкрикнул:
— Давай, Бонапарт!
В мгновение ока Рэндольф преобразился: вздернул плечи, надвинул шляпу на брови, закутался в сорванное с кушетки покрывало, как в мантию. Он окинул комнату взглядом, в котором не было ни капли гнева — лишь торжествующая насмешка плескалась в его глазах:
— Они бросили нам вызов, мы рискуем нашей честью — тем, чем никогда не пренебрегал ни один француз. И раз прекрасная королева желает лицезреть битву, давайте проявим галантность, не будем заставлять даму ждать; давайте совершим немедленный бросок до Саксонии!..
Не могу описать словами, какое впечатление произвела на нас эта речь. Повисла полная тишина, мы слышали собственное дыхание. На следующий день четверо уехали вместе с Рэндольфом. Думаю, он увел бы за собой и остальных, если бы не просьбы и доводы наших профессоров, говоривших о войне с омерзением.
