— Все исследования показывают обратное, — сказал тот.
Мама усомнилась.
— Это всего лишь мнение школьной медсестры, — отрезал эпилептолог. — Она все правильно сделала, и у меня к ней никаких претензий. Но ставить диагноз — это не ее работа.
Слушая этот разговор, я впервые подумала о смерти брата. Не так, как думала о ней во время его первого припадка, и не так, как думала о ней, когда в столовой вокруг него собралась толпа. Раньше страх смерти был мгновенным и смешивался с чувством непосредственной угрозы. Теперь он поселился где-то глубоко внутри.
«Саню могут не вылечить, — прошептал голос у меня в голове, — они могут ошибаться».
Лед уже проломился. И теперь мы все, вся семья, падали в снежной пустоте. Впереди был только холод абсолютного нуля.
* * *
Со второй недели октября Саня снова пил таблетки. Теперь не два раза в день, а по одной каждый вечер перед сном. Депакин был дискредитирован. Ему на смену пришел топамакс. Дозу наращивали постепенно. Сначала маленькие белые таблеточки с набойкой «25», продавленной прямо в полукруглом боку каждой таблетки. Потом бежевые таблетки побольше, на которых было написано «50». Им на смену пришли желтые таблетки с маркировкой «100». Анализ крови. Энцефалограмма. И, наконец, красные таблетки с выбитым на них значением «200».
— Я разгоняюсь, — пошутил Саня, когда увидел на блюдечке пилюли с подписью «100». — Я еду в завтра на колесах.
— Шумахер позади? — улыбнулась я.
За ужином мы смотрели Гран-при Италии. Распластанные по земле, машины «Формулы-1», взвизгивая покрышками, проносились по экрану телевизора.
— Шумахер на десятом месте, я на первом, — ответил брат.
Это была правда. Топамакс действовал на него не так, как депакин. Саня снова с первого раза запоминал имена людей, он больше не терял нить разговора, стал лучше справляться с домашними заданиями.
Но он не мог убедить одноклассников в своей нормальности. Это время было не лучше, чем то, что началось потом. Но оно, наверное, было самым унизительным. Я вспоминаю его со стыдом и болью. Брат возвращался из школы притихшим. Иногда он прятал слезы. Чем лучше он соображал, тем хуже ему становилось. Его дразнили. Называли припадочным или контуженным.
В конце октября Саня подошел к отцу.
— Я хочу в школу для инвалидов, — сказал он. — Я хочу быть среди таких, как я.
Папа выключил телевизор и уставился на него.
— Ты не настолько болен, — ответил он.
— Я не могу общаться с нормальными людьми, — возразил Саня.
