— Ты говоришь, Красавчика не годится? Что так?
— Жмется он, Алексей Михалыч, к оглобле. Как запряг справа — жмется, бог с ним, да и только.
— Жмется, ты говоришь? Ну, так запряжешь направо… ну хоть Киргиза. Ведь Киргиз не жмется.
— Боже сохрани! Киргиз — лошадка умная…
— «Боже сохрани»! Ха-ха!.. А знаешь что, Василий? Не лучше ли нам парою?
— Тройкой, Алексей Михалыч, форменней.
— «Форменней»! Ну, как знаешь.
— Слушаю-с.
Алексей Михалыч затянулся папироской, тихонько замурлыкал: «Si vous n'avez rien a mi dire»[3], — и, поглядывая на конец уса, сказал:
— Ну, так так-то…
— Колокольчики прикажете?
— Твое дело, Василий…
Василий опять осклабился и тихонько вышел.
Боже мой, какой переполох в доме произвел приезд Алексея Михайловича! Из девичьей ринулась Катерина, сгребла в объятия все убогие шубы и шапки гостей и, рискуя рухнуться в коридоре от удара, переволокла их в девичью и бросила на полу; Софья Ивановна тоже бросилась в спальню, к комоду, выдернула ящик, схватила все лучшие салфетки, прибежала в зал, посхватала все старые и моментально разбросала новые на их места, сшвырнула с фортепьяно кошку, так что та, треснувшись об пол, несколько минут сидела как остолбенелая… Затем опять бросилась в переднюю и велела достать из погреба коньяк и маринованную осетрину… В кабинете тоже все повстали с мест и заговорили разом.
— Эго Коротаев? — бормотал Уля. — Он, говорят, богатый!
— Коротаев? — быстро спрашивал улан. — Не Якова Семеновича сын?
— Троечка-то какова! — повторял дьякон.
Василий, которому был отдан приказ «оставить холопскую привычку подносить во весь карьер к крыльцу», въезжал во двор медленно и, сдерживая пристяжных, вычурно покрикивал:
— Ше-елишь! Баловай! [4]
Капитон Николаевич сбежал с крыльца и, почему-то поспешно расправляя бакенбарды, несколько раз поклонился и радушно сказал:
— Милости просим! милости просим!
Коротаев сдержанно поклонился, сдержанно сказал: «Поздравляю», — и пошел в дом.
Когда он стал раздеваться, остальные гости вышли из кабинета и остановились около него.
— Простите, пожалуйста, — закартавил Коротаев, — я, знаете, еду в Елец по делу… так что костюм у меня дорожный.
— Помилуйте! — воскликнул Капитон Николаевич.
— Вот глупости какие! — восторженно подхватил Уля , — мы церемоний не любим…
— Сущие-с пустяки… — начал было дьякон, но покраснел и откашлялся.
Один Бебутов стоял гордо и, покачивая головою, смотрел равнодушно.
Коротаев слегка поклонился всем и вошел в кабинет. Все уселись и замерли как будто в ожидании чего-то. Коротаев оглянулся, едва не рассмеялся и поспешил опять заметить, что он едет в Елец и что костюм на нем дорожный.
