И, несмотря на свое довольно-таки безотрадное положение, я рад, что спущусь вниз, в бункер. В этом лесу я расчихался. Нет, пуща явно не по мне.
Алекс отпустил веревку и, ругаясь, отпирает дверь. Мы топаем ногами на обледеневшем пятачке перед входом, я дергаю головой и плечом — и веревка оказывается у меня за спиной.
Тусклый свет лампочки. Есть и свечи, Алекс одну из них как раз зажигает. Мальчишками мы тоже освещали бункеры свечками. Только они чадят. Тем более здесь, в спертом воздухе законопаченного огневого блокгауза. Кто этого не знает, у того запросто может башка закружиться.
— Приличный генератор — вот первое, что мы купим за бабки, что потекут к нам со всего мира, — бормочет пан Напористый.
Бетонная лестница, ведущая в подземелье. Коридор. А вот это называется штабным помещением. Готов поспорить, что Алекс этого не знает. На стенах висят мотки проволоки, напильники, секаторы, ножи и прочие причиндалы. Длинный стол. Жуткая химическая вонь. Куча тряпья. На полу — темная лужа. Канистры. Ну да, детьми мы, конечно, жгли свечки, но только в пустых бункерах! Никакой химии. А у них тут настоящий бардак. Наверняка в экспертах у него одни русские. Генератор, говоришь? Для начала не пожалей денег на приличную вентиляцию, хочется мне втолковать ему.
И тут он зажигает свечи! И вдобавок загорается несколько лампочек под низким потолком, на котором они кое-как закреплены электрическими шнурами.
Алекс обходится без налобного фонаря, он весь обвешан проводками, в руке — что-то вроде динамо-машины.
Прямо возле двери сидит бабуля в платке и длинной юбке. Неживая. Но на какие-то доли секунды за ее очочками мне чудятся моргающие веки и умные глаза. Вдруг в ее лице что-то вздрагивает, губы начинают шевелиться: «Я была с мамой и сестренкой в погребе, они топали над нами, сестренка хотела закричать, дак я сунула ей в рот кусок хлеба, чтоб молчала. Рукой рот ей зажимаю, она и задохнулась»[16].
Больше она ничего не говорит, только стонет и причитает. Отсоединив проводки, Алекс ее выключает.
В помещении воняет химикатами, человечьим духом, смертью. Алекс снова соединяет проводки. Старик рассказывает, как убили сто тысяч в гетто, а кого-то вывезли в лес: «Приезжали душегубки, туда загоняли людей, заводили мотор, и в дороге все удушались выхлопным газом. Юрген сегодня заболел, говорит кто-то, нужен шофер. Офицер в фуражке махнул рукой, выбрал меня».
— Этот сам просился в музей, — объясняет Алекс, — не сомневайся! Он хотел выговориться. Только если бы соседи узнали, что он жал на газ в душегубке, ему не жить. Но он должен был это сказать — что ж, будет говорить здесь. Подписал с нами договор, что станет здешним экспонатом. И умер со спокойной душой, понимаешь? С сознанием того, что его рассказ теперь все время будут слушать школьники — целыми классами.
