Летосчисление собственного счастья Лухманов вел с того дня, когда Ольга стала его женой. Ни со дня раньше, хотя порой вспоминались, конечно, радостно и фиалки, подложенные в портфельчик, и неудачная морская прогулка на швертботе, и весенние поездки на дачу… Свадебное воскресенье память хранила расплывчато. Поздравляли, дарили цветы, кричали: «Горько!», потом орали до хрипоты «На городі верба рясна…» и «Хмелю мій, хмелю…». А ему хотелось, чтобы это все поскорее окончилось: священный праздник его и Ольги превращался для остальных, по сути, в простое гульбище, и некоторые из гостей, наверное, уже и не помнили, по какому поводу собрались.
Когда гости разошлись, они с Ольгой и ее матерью еще долго перемывали посуду и наводили порядок в комнате. Пахло вином, табаком, винегретом, и Ольга распахнула окно. За ним догорала летняя ночь.
Наконец мать, почему-то всплакнув и украдкой перекрестив их, удалилась в свою комнатенку. Утомленные свадебными заботами, он и она неподвижно лежали рядом, слыша в темноте, как в случайных звуках то ли окончательно засыпал, то ли уже пробуждался город.
— Ты счастлив, Лухманов? — спросила Ольга негромко.
— Да.
— Почему?
— Не знаю. — Он приподнялся на локте, чтобы видеть ее лицо. — Сегодня, впрочем, мелькнула догадка… Я рано осиротел, не знал особых привязанностей и потому полагал, что доля скитальца — самая удобная для меня: никто не ждет, никому не нужен… Правда, иногда сосало под ложечкой: скитаться все-таки хорошо, если есть куда возвращаться. И вот… Я обрел в тебе не только любимую женщину, но и берег. Понимаешь? Берег! А берег — это весь мир.
— Ты порой становишься первоклассным оратором! — рассмеялась она.
— Только перед тобой. Но все равно не могу объяснить своих чувств.
— Что же это за чувства? Расскажи.
— Трудно. Даже не понимаю, добрые они или злые. То мне хочется плакать и целовать твои ноги, то поднять на руках высоко над землей! Или вдруг превратиться в зверей и жить в глухой степи, где есть лишь травы да луна по ночам. Наверное, я ревновал бы тебя и к птицам, и к солнцу, и к змеям и когда-нибудь, тоскуя от ревности, отнес бы на жертвенный камень.
— Что ты, я ужасная трусиха, — смеялась Ольга, — и на этом камне со страху потеряла бы сознание!
— В последнюю минуту я пощадил бы тебя. Знаешь, не думал, что слово «муж» ощущается так ответственно и в то же время легко и приятно.
— Я же предупреждала: хочу, чтобы ты навсегда оставался моим возлюбленным, а не мужем.
