Погрузившись в воспоминания, Лухманов не заметил, как начал узнавать приметы далекого прошлого… Вон от того мыска тянулись поперек фиорда боновые заграждения, прикрывавшие с моря рейд. Во время отлива у бонов скапливались груды объедков и мусора, выброшенных с судов, и потому здесь всегда собиралось множество чаек. Вон там причальный пирс для шлюпок и катеров — от него сохранилось лишь несколько почерневших свай. А от вешек и рейдовых бакенов следа не осталось… Создавалось впечатление, что после войны фиорд обезлюдел, одичал и заглох, — Лухманов не мог уловить в нем ни единого признака жизни. Неужели бывают края, которые оживляет только война? Или извечный закон забвения ускорил свой бег и стирает с лица земли приметы событий и катаклизмов не только древних, тысячелетних, но и недавних, еще не остывших в памяти поколения? У земли короче память, чем у людей: раны ее заживают быстрее. Впрочем, и люди забывчивы: ненависть и любовь, радости и страдания по наследству, как внешние признаки, не передашь. Для тех, чей возраст не превышает четверти века, вторая мировая война — такая же абстракция, как и древний Египет: сухие странички из учебника истории. И запустение Хвал-фиорда, его окрестностей, наверное, вполне устраивает исландских рыбаков и фермеров-скотоводов. Многие из них не могут представить залив иным, как и мы порою не в силах поверить, что на месте пустыни шумели когда-то цветущие города. Люди в большинстве своем воспринимают мир как он есть и искренне убеждены, что мир таковым и был от начала века. Это мешает им часто по достоинству оценить свершения предшественников, равно как и трезво определить свое назначение в жизни. Извечность и незыблемость мира — самая неблагодарная иллюзия, какую внушил себе человек.
«Прошлое надо знать, — думалось Лухманову. — Чтобы жители Акранеса, радуясь мирным дням, гордились не только предками-викингами, открывшими Америку еще до Колумба, но и произносили бы с уважением имена капитана Гривса и лейтенанта Мартэна, боцмана Бандуры и стармеха Синицына. Жаль, что никто не догадался поставить здесь памятник-обелиск в память о минувшей войне. Хотя бы вон на том камне…»
В самой глубине фиорда, в расщелине между сопками, показался внезапно маленький поселок, и Лухманов тотчас же узнал его. В этот поселок, как и в Акранес, возвращались после промысла китобои. Быть может, отсюда и произошло название «Хвал-фиорд» — Китовый залив? Зимние волны казались под снежными смерчами такими угрюмыми, что Лухманов не удивился бы, если б увидел внезапно фонтаны морских исполинов. Кто знает, не обитали ли киты здесь сотню лет назад… Во всяком случае, природа сохранила в заливе свою первозданность, нетронутый облик веков… Правда, в поселке с сорок второго прибавилось емкостей для горючего, удлинился пирс для выгрузки танкеров и заправки судов. Но длинные железные бараки, в которых обитали когда-то английские солдаты, сохранились, и Лухманов обрадовался им, как старым знакомцам.
