– Какие новости привезли вы нам с Острова? – спросила меня донья Мария.
– Сеньора, вчера произошло открытие этого сумасшедшего дома. Вам уже, верно, известно, что, сославшись на болезнь, сеньор епископ де Оренсе отказался принести присягу перед кортесами.
– И прекрасно сделал. Трудно себе представить, что существуют такие безумцы… Перед чтением молитв сеньор Остоласа объяснил нам, что подразумевается под «суверенитетом нации». Мы пришли в ужас, правда, дети?
– Да сохранит нас Боже! – воскликнул я. – А теперь передают втихомолку, будто мы получим так называемую свободу печати, другими словами, всякий зловредный человек сможет писать все, что ему вздумается.
– А еще надеются победить французов.
– Эксцессы наших политических деятелей, – произнес Остоласа, – намного превзойдут злодеяния французских революционеров. Попомните мое слово.
В тот день я хорошо рассмотрел этого человека, который позднее, во время второго конституционного периода, играл такую большую роль в камарилье[71]; то был толстяк с круглым, красным и лоснящимся лицом; наглый взгляд, визгливый голос и размашистые жесты дополняли его облик. Рядом с ним сидел Тенрейро, также депутат, священник из Альхесираса, с претензиями на юмор, общепризнанный острослов, хотя такой славе способствовала не столько острота его суждений, сколько манера пришепетывать; тщедушный с виду, завзятый чудак, он был поочередно то яростным демагогом, то крайним монархистом; не усвоив ни знаний, ни твердых принципов, он не обладал никакими талантами, разве что умел играть на органе, да и то весьма посредственно. Третий – дои Пабло Вальенте[72] – не был чудаком, напротив, он умел говорить и держать себя вполне корректно.
Отвечая Остоласе, я произнес со всей торжественностью, на которую только был способен:
– Да сжалятся небеса над нашей несчастной нацией и да вернут они нам возможно скорее нашего обожаемого монарха дона Фердинанда Седьмого![73]
При имени короля я так низко склонил голову, что едва не ткнулся носом в колени.
– Ходят слухи, – заметил Тенрейро, – что епископа де Оренсе будут судить.
– Они не посмеют, – возразил Вальенте, доставая свою табакерку и предлагая присутствующим ароматный табак.
– Чего только они не посмеют, сеньоры, чего только не посмеет этот беспринципный сброд философов и безбожников! – воскликнул я, поднимая глаза ввысь.
– Сеньор офицер, – сказала мне донья Мария, – это, безусловно, ваша вина, вина военных, что кортесаны,
