Всё окружавшее Пушкина необычайно пёстрое кишинёвское общество, все его слои — от высшего губернского начальства до рядовых бояр — изображены Бартеневым весьма выразительно. Ему удалось сделать это прежде всего благодаря содействию «доброго приятеля» Пушкина В. П. Горчакова, его «изустным рассказам и указаниям». «…Он с любовью и нежным участием к памяти Александра Сергеевича передавал нам разные подробности, которые были необходимы для понимания прошедшей обстановки». Много внимания уделено самому В. П. Горчакову и другим «добрым приятелям» Пушкина — H. С. Алексееву, А. П. Алексееву, К. А. Охотникову, И. П. Липранди, А. Ф. Вельтману, командиру расквартированной в Бессарабии 16-й пехотной дивизии генералу М. Ф. Орлову, некогда члену «Арзамаса», старому знакомому Пушкина по Петербургу. Член тайного Союза благоденствия, Орлов был главой кишинёвского отделения союза, ввёл в своей дивизии невиданно либеральные порядки, за что был вскоре отстранён от командования. Собиравшиеся у него офицеры вели бурные споры на философские и политические темы, в которых активное участие принимал и Пушкин. Но эта сторона кишинёвской жизни поэта, столь значительная (как и прежде петербургской), освещена Бартеневым наименее полно. Он приводит запись Пушкина о встрече с П. И. Пестелем, содержащую восторженный отзыв о нём поэта, однако ни словом не упоминает о весьма близком Пушкину В. Ф. Раевском, члене тайных обществ, человеке радикальных политических взглядов, арестованном в 1822 году и проведшем шесть лет в крепости. Цитируя «Записки» И. Д. Якушкина (опубликованные за границей А. И. Герценом) в связи с пребыванием Пушкина в Каменке, среди декабристов, Бартенев и здесь как бы не видит политического смысла происходившего, лишь мельком упоминая «их горячие, иногда только заносчивые речи и требования». Приводит лишь одну относящуюся к Пушкину знаменитую фразу: «В то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который бы не знал наизусть его запрещённых стихов». Подробно освещая тесные дружеские связи поэта с Бестужевым и Рылеевым, он представляет их только как литературных деятелей.
Однако он не может не заметить, что поэт разочаровал тех в столице, кто ждал его раскаянья, цитирует исключённые при публикации строки его стихотворения «Овидию»: «Но не унизил в век изменой беззаконной ни гордой совести, ни лиры непреклонной». «Волен духом и независим в своём творчестве» — так определял Бартенев главные черты жизненной позиции Пушкина. Он понимал, что Пушкин недвусмысленно соотносил судьбу изгнанника Овидия со своей судьбой.
