— Как я, Юозукас, понимаю, ты сейчас уже в прибавке к жалованью не нуждаешься, получаешь большие деньги в другом месте, — непривычно заикаясь, произнес Банквечер.
— Так точно. В другом месте, — сказал Томкус.
— И еще, как я понимаю, ты ко мне не клиента привел?
— Увы!
— Что же вас в такую рань ко мне привело? — прохрипел реб Гедалье.
— Что? Можно подумать, что вы с луны свалились… Мы пришли за вами, — ответил за Томкуса бородач с обрезом и, упиваясь своим безнаказанным превосходством, продолжил: — Чтобы раз и навсегда очистить нашу родину Литву от клещей и паразитов.
— Казимирас за словом в карман не лезет, но его слово страшнее, чем он сам, — не то похвалил, не то мягко пожурил необузданного напарника Томкус.
— Чем же клещ Гедалье Банквечер и его дочь, паразитка Рейзл, так не угодили нашей родине Литве? Тем ли, что плохо сермяги и полушубки шили? Или тем, что законы ее не соблюдали, в казну налоги не платили? — распаляясь от страха, выпалил старик.
— Эка доблесть! А чего ради вы хорошо шили и законы наши соблюдали? Ради Литвы? Черта с два! Ради собственной мошонки! А что делали исподтишка? Только гадили и вредили Литве, — ухмыльнулся Казимирас. — Вредили и гадили.
— Может, тем вредили, что кое-кто из паразитов даже кровь за Литву когда-то проливал? — переводя буксующее дыхание, прошептал Банквечер, тщетно пытаясь всеми силами оградить себя и Рейзл от нависшей над ними опасности.
— Евреи за Литву кровь проливали?! — выпучил глаза Томкус. — Тут уж вы, хозяин, хватили через край.
Реб Гедалье жилистой рукой вытер со лба россыпи холодного пота, жестом подозвал к себе дочь и спокойно сказал:
— Рейзеле! Будь добра, открой, пожалуйста, нижний ящик комода… Там на самом дне в первом ящике есть такая малюсенькая стопочка бумаг. Мама ее в холстинку завернула. Поищи там лист, на котором большая гербовая печать и всадник на лошади.
— На кой хрен нам, Юозапас, заглядывать в какие-то бумаженции, у нас и без того дел по горло, а мы тут всякую чепуху выслушиваем, — пробасил бородач с обрезом, раздраженный увертками и многословием бывшего хозяина Томкуса. — Да предъяви они бумагу от самого Господа Бога, и она уже им не поможет.
— Не волнуйся, успеем! — бросил Юозас.
В душе Рейзл осуждала отца. Перед кем он унижается? Перед своим бывшим подмастерьем и этим неотесанным бородатым громилой? Ее коробило от родительской суетливости и высокопарных оправданий. Глупо смазывать елеем ствол нацеленного на тебя обреза, который вот-вот выстрелит. Но, не желая прекословить отцу, Рейзл неторопливо, с нарочитым тщаньем принялась раскладывать перед белоповязочниками бумаги, пока наконец не обнаружила ту, которую он просил.
