— Под кленами? — съязвила Элишева.
— Под кленами. Бог свидетель. А ты, вместо того чтобы не рыпаться и спокойно сидеть на хуторе, занимаешься тем, что играешь в дразнилки с костлявой и сама лезешь в петлю!
— А по-твоему, висеть в петле с удавкой на шее и при этом оставаться в живых лучше?
— С удавкой на шее? Что ты мелешь! Тебя на хуторе не обижают, кормят, берегут. Да с тобой бы с радостью поменялся каждый из тех, за кого ты собираешься молиться.
— Свинью тоже кормят и холят, пока не прирежут, — не дрогнула Элишева.
За открытым окном загомонили, защебетали проснувшиеся птицы.
Рассвет, как заправский маляр, своей невидимой кистью начал перебеливать черновик ночи — дома, улицы, крыши, стены, потолки, половицы.
Так и не подыскав себе подходящей звездной пары, покинул небеса молодой белолицый месяц.
— Благодари Бога, что ты нарвалась на меня, а не на кого-то другого из нашего отряда, того же, скажем, Туткуса, — похвалил самого себя Юозас. — Он бы с тобой не церемонился и зря болтовней язык не студил.
— Кто спорит — мне повезло. Другой на твоем месте не стал бы со мной миндальничать — нажал бы на курок только за то, что я посмела прийти в свой дом, чтобы минуточку посидеть за своим столом, погладить, как кладбищенские надгробья, родные стены, — выглянув в окно на запруженную новорожденным светом Рыбацкую улицу, сказала Элишева. — Ведь тут умирала моя мама. Тут я родилась и сделала свой первый шаг. И отсюда, Йоске, сделаю и последний шаг. Если ты мне поможешь.
Она впервые назвала его по имени.
— Ты уж прости за откровенность, но я еще не слышал, чтобы кто-то потворствовал самоубийцам.
Томкус прикусил губу.
— Говори, говори!
— По мне, если хочешь знать, уж куда лучше висеть живым с удавкой на шее, чем болтаться мертвым в петле, — сказал он после продолжительной паузы. — И поэтому я предлагаю вот что. Пока еще не совсем рассвело и на улицах ни души, выйти по окольным улицам из местечка на проселок, оттуда дойти до развилки, где своего Мессию дожидается Прыщавый Семен, а потом через Черную пущу прямиком на хутор Ломсаргиса. Ты туда успеешь как раз к завтраку, в Юодгиряе тебе обрадуются и простят твой побег. Я не хочу, чтобы ты… ну ты сама понимаешь, чего я, ей-богу, не хочу… сама догадываешься, о чем я…
— Ладно, жених, — перебила его Элишева. — Не трать зря на уговоры время. Не отведешь — сама пойду.
Томкус сплюнул, вытер рукавом губы и молча засеменил в угол к своей винтовке.
— Твое упрямство осточертело, — сказал он. — Я пошел на службу. А ты как хочешь — лезь в петлю сама или продолжай, пока тебя не застукают, сидеть у своих надгробий.
