— А чем может помочь архиепископ Балтакис?
— Чем? Пристроить новообращенную Эленуте Рамашаускайте в какой-нибудь женский монастырь. Например, в Тельшяй к сестрам-казимириткам.
— Эленуте — в монастырь? К сестрам-казимириткам? — Ломсаргис придвинул к себе графинчик и налил доверху третью рюмку. Ему вдруг показалось, что Тарайла эту комбинацию с монастырем обдумал раньше и, может, завернул в Юодгиряй неспроста, а для того, чтобы проверить, оставили Ломсаргисы еврейку на хуторе или ее уже тут давно нет.
— Среди сестер-послушниц она будет в полной безопасности. И вам не надо будет прислушиваться к каждому скрипу и шороху. Как только получу от ксендза-настоятеля положительный ответ, я прикачу и сам отвезу ее в монастырь. А сейчас, как говорят наши благодетели, ауфвидерзеен… Дела, дела, будь они трижды прокляты.
Он поднялся из-за стола, поддел вилкой на прощание еще один боровичок, но тут, шаркая шлепанцами, в длинной ночной рубахе и халате из спальни выскользнула заспанная Пране.
— Тадукас, — плаксиво прошептала она, — а мне никто не сказал, что ты приехал…
— Тетушка! Родная! Как я рад, что снова вижу вас! Как я рад! — распушил перед ней хвост прекраснодушный племянник.
— Пока, Тадукас, ты меня еще видишь, но кто знает, что будет со мной завтра… — Пране осеклась и зашелестела халатом, который все время непослушно распахивался.
— Ну уж, ну уж! Все, тетушка, будет хорошо. — Тарайла подошел к ней и губами приложился к ее бескровным, изрезанным морщинами щекам.
— Уже уезжаешь?
— Уезжаю, уезжаю, — нараспев сказал племянник, будто собирался ее убаюкать. — Но скоро еще раз приеду и уж тогда пробуду у вас подольше…
— Смотри — не опоздай на мои похороны, — разочарованно пробормотала Пране.
— Вы, тетушка, еще всех нас переживете. Вокруг такая тишь, такая благодать, только живи и радуйся. Сам бы тут охотно поселился, да служба не позволяет.
Ломсаргис не вмешивался в их разговор, но, когда Тарайла по-военному одернул пиджак и направился к двери, громко его окликнул:
— Погоди, погоди. Без гостинцев я тебя отсюда не выпущу. Дам в дорогу меду, грибочков и сыру. Я мигом, одна нога здесь, другая там. — И Чеславас сломя голову вылетел из горницы.
— Совсем сдурел.
— Гостинцев, тетушка, жалко? — Тадас подошел к висевшему над столом зеркалу и принялся начальственными пальцами, не привыкшими к обременительным нагрузкам, любовно разглаживать и нежить свои рыжие усики.
— Жизни жалко. Лучше бы я в старых девах осталась, чем до такого позора дожить.
