— Это хорошо, что вы ее крестили, что она помогает по хозяйству, но осторожность еще никому не приносила вреда, — сказал Тарайла и наставительно глянул на оторопевшего Ломсаргиса.
— Ты что, Тадукас, имеешь в виду? — укрепившись в своих смутных, но не беспочвенных подозрениях, спросил Чеславас.
Гость не успел ответить. В горницу с подносом вошла Элишева и стала расставлять на столе еду и напитки — яичницу на сале, соленые боровички, творог, мед, ржаной хлеб с тмином, клюквенный морс, графинчик с пшеничным самогоном.
— О! Какое роскошество! — восхитился Тарайла и обратился к Элишеве: —А ты… ты здорово похорошела! В деревне просто красавицей стала.
— Спасибо за комплимент. Если еще чего-нибудь пожелаете, кликните. — Она поклонилась и решительно направилась к выходу.
— Гордячка! — бросил Тарайла, когда Элишева вышла, и предложил Чеславасу: — Чем время терять, давайте выпьем за встречу.
И сам разлил по рюмкам самогон.
Они чокнулись, синхронно опорожнили рюмки, крякнули и закусили.
— Вы спрашиваете, что я имею в виду, призывая вас к осторожности? — поддев вилкой боровичок, произнес Тарайла. — Странно, что вы сами этого не понимаете. Без предисловия тут не обойтись. Поверьте, я никогда не был ни другом, ни врагом евреев. Шесть веков мы жили с ними вместе. — Он отправил ядреный боровик в рот и стал медленно и аппетитно его пережевывать. — Но русские и немцы нас навсегда с ними рассорили. И мира, я думаю, между нами уже никогда не будет.
В какую древность забрался, с неприязнью подумал Ломсаргис, глядя, как на холеных щеках племянника ходят желваки…
— Короче говоря, я не зверь, я не против евреев. Но сейчас, к сожалению, мы не хозяева своей судьбы, а только исполнители, которые должны выполнять чужие приказы и угождать тем, от кого зависим. Чего греха таить, частенько мы и приказов не ждем и опережаем самих хозяев.
— Но при чем тут Элишева?
— А вы представьте на минутку, что будет, если вашу Эленуте Рамашаускайте, усердную работницу, милое создание, пусть и трижды крещенную, кто-нибудь выследит и донесет куда следует. Например, мне, бургомистру Мишкине… Что, по-вашему, в таком случае я должен буду делать? Молчать, притворяться, что ничего не знаю, или тут же за ней и за вами с Пране послать на хутор своих людей? Видит Бог, мне не хочется быть вашим палачом. Хватит с меня и других грехов.
— Где же, по-твоему, выход? — Ломсаргис налил себе рюмку вне очереди и залпом выпил ее.
— На такой вопрос сразу и не ответишь. Попробую поговорить с ксендзом-настоятелем. У него большие связи в церковном мире. Его дядя — архиепископ Жемайтии Балтакис.
