— До какого позора?
— Вымолвить страшно. Он ждет моей смерти, чтобы жениться на этой еврейке. Да будет проклят тот день, когда мы ее тут приютили! — пожаловалась Пране, испуганно оглядываясь на дверь, не подслушивает ли их тот, кого она поносит.
— Не отчаивайтесь, тетушка. Все уладится. — Разомлевший от выпитого самогона, Тарайла был настроен миролюбиво и, не скупясь на посулы, щедро раздаривал свою ни к чему не обязывающую доброту. — Мы эту Эленуте куда-нибудь от Чеславаса увезем… В женский монастырь сдадим…
— В монастырь? — У Пране вдруг сверкнули притухшие от болезни глаза.
— Там, уж будьте уверены, никто на ней не женится, — сказал Тадас Тарайла и раскатисто рассмеялся.
— Тадукас! — вскрикнула Пране и запахнула халат, из-под которого виднелась сморщенная матовая грудь… — Тебя сюда сам Господь Бог послал! — Она бросилась к племяннику, окольцевала руками его шею и, осыпая ее судорожными поцелуями, стала, как в бреду, приговаривать: —Увези ее, Христа ради, забери! Умоляю тебя! Увези! И поскорей!
— Увезем. Можете не сомневаться. И не ради Христа, а ради нашего общего с вами блага… — не задумываясь, пообещал он и вышел во двор.
Во дворе у «опель-кадета» с большим усердием Чеславас аккуратно укладывал на заднее сиденье корзину со всеми дарами суровой здешней природы.
Тарайла открыл дверцу машины, сел за руль, помахал Ломсаргису из кабины кожаной водительской перчаткой, включил мотор, и юркий «опель-кадет», подпрыгивая на выбоинах, покатил к Черной пуще.
Проводив Тарайлу, Чеславас еще долго слонялся без дела по двору и мысленно возвращался к его неожиданному и странному предложению. Чем больше он пытался понять, что за этим предложением кроется, тем опасней оно ему казалось. Что, если этот лис Тадас увезет Эленуте с хутора не в обитель к послушницам-казимириткам, а передаст своим подручным, которые миндальничать с ней не станут и с молчаливого согласия своего начальника погонят туда, куда сам Господь Бог боится заглядывать. Но может, он, Чеславас, возводит напраслину на заботливого Праниного племянника? Может, Тарайла действует из самых лучших и чистых побуждений, может, он действительно намеревается связаться с почтенным архиепископом Балтакисом, чтобы с его пастырской помощью спрятать Эленуте от всех бед, а их, Ломсаргисов, да и самого себя, оградить от неприятностей, от грозящей кары за пособничество и укрывательство евреев? Он же им, своим единственным родственникам, не враг, ведь не припомнил же он ему оставленный в сороковом саквояж с запретным содержимым, который Чеславас не только не передал по адресу какому-то его соратнику-подпольщику Пятрасу, но и от страха перед Советами предусмотрительно утопил в заброшенном колодце.
