Элишева пустилась бегом. Волосы трепал ветер, сердце коварно колотилось в груди, в ушах стоял недоуменный, обиженный лай Рекса, а ноги спешили к вытоптанной грибниками тропке, ужом уползавшей в Черную рощу. Скорей, скорей, подгоняла себя Элишева, пока Чеславас не хватился ее, как своего телка мифический Винцас, Винцентас.
Когда лай затих и беглянку, словно зеленым домотканым платком, накрыли вековые деревья Черной пущи, стоявшие по обе стороны широкой просеки неприступной стеной, Элишеву охватил ужас, и она в растерянности остановилась. Хутора уже не было видно, но у Элишевы и понятия не было, как двигаться дальше. После недолгого раздумья она все-таки решила не возвращаться и двинулась наугад в надежде, что просека, от которой ответвлялось еще множество звериных стежек и тропинок, приведет ее на проселок. Но, прошагав две-три версты, она сквозь суровый гул корабельных сосен уловила цокот приближающейся лошади и лай бегущей вслед за ней по валежнику собаки.
Рекс, мелькнуло у нее.
— Ты это куда, путешественница, собралась? — услышала она за своей спиной голос Ломсаргиса раньше, чем он поравнялся с ней на своем породистом скакуне.
— К своим.
— А мы что — не свои?
Элишева промолчала.
— Кто свои, кто не свои, это мы после разберемся, а пока, только без возражений, поворачивай назад… — сказал Чеславас и спешился. — Если еще раз вздумаешь выкинуть такой фокус, я тебя, милая, стреножу. А теперь давай подсажу. Только держись покрепче!
Он не стал у нее допытываться, почему она пустилась в бега, хотя и догадывался, по чьей вине бежала, обхватил ее своими лапищами, помог забраться на жеребца, грозно раздувавшего ноздри, сам вскочил на него и, как удачливый охотник с добычей, поскакал с беглянкой обратно на хутор.
— Хоть у тебя тут на хуторе и не свои, но зато — чтоб не сглазить! — все живы, — сказал Ломсаргис, ссадив ее во дворе с лошади. — Давай раз и навсегда договоримся: больше никаких глупостей. Отдышись и дуй в коровник. Скоро полдень, а коровы еще не доены… Ладно?
Она взглядом согласилась, но тут же отвела глаза в сторону.
— И прости Пране… Она хороший человек, но Бог ей счастья не дал. — Он вздохнул и вдруг добавил: — И любви… Всю жизнь она думала, что ее… эту самую штуку… можно купить за гектары и за пруд с карпами, и обижалась на тех, кто думал иначе. Прости ее, если она тебя из ревности или по дурости обидела. Есть такая присказка: кто прощает, тот в подарок от Бога лишний год жизни получает… — сказал он и, понурив голову, увел за собой строптивого Ритаса.
