Успокоилась старая. Спешить некуда, можно все обдумать да прикинуть. Найдя, наконец, решение, она начала вспоминать, как у них в деревне люди помирали. Вот Искра, Тодора Казанджиева дочь, в прошлом году ртутью отравилась. У Пеню Праматарина купила, хочу, говорит, лицо отбелить, — так и он, бедняк, чуть не пострадал. Вот так и померла девка ни за что ни про что. Отец у нее — камень-сердце! Не дам, говорит, дочку Пищиговчеву, и все тут. И не позволил, бирюк проклятый. А Дона Пейкова, которую лудильщих обрюхатил, так она целую чашку сульфата выдула. Может, и обошлось бы, отведи ее к врачу вовремя. „Ничего с ней не будет, — это отец-то, — люди им лечатся, внутрь принимают“. „А вот еще Михалчо, Сукмангоговский мальчонка. Давно это было, Марела тогда еще невестилась в ту зиму и замуж пошла, но все, как есть, помнит… Так Михалчо этот дурманом отравился. Пошел играть на гумно да стал разные травки в рот совать, около дувала их полно… И вот одно семечко разгрыз, второе… И не больно много; говорили, сколько, не вспомнит сейчас… Люди слышали, что где-то за огородом вроде кто-то стонет, но внимания не обратили. А вечером нашли его: на земле лежит, весь посинел и скрючился… Дурманом тоже и Найда, Ивана Масларя баба, с другого конца села, отравилась. Она так хотела, чтобы выкидыш получился. Сварила горсточку семян, выпила отвар — и на тебе, дуриком померла…“
Старуха задумалась. Дурман… В ее время девки пили его для красоты, чтобы глаза светлели, парней привораживали. Но пили самую малость, чуть-чуть. А сколько надо, чтобы отравить?.. Ведь его и скотина не ест: ни волы, ни лошади, ни козлы…
Занялся рассвет.
Кто-то постучал в калитку. Собака зарычала и кинулась к воротам. Послышались удаляющиеся шаги. Старуха, подняв глаза, увидела мелькнувшую тень, и все смолкло.
Кто бы мог это быть? Злобно проворчала:
— Опять какой-нибудь лоботряс! Чтоб их черти подрали…
Но уйти, сделав вид, что ничего не слыхала, нельзя было, потому что с улицы ее, конечно же, было видно. Делать нечего — придется открыть… Скажет, что Ивана нет дома.
И вдруг она увидела Диню Мангалова. Стоит, растерялся, лица на нем нет, и вроде чего-то боится. Чуть слышно поздоровался, словно милостыню попросил. Старуха ничего понять не могла. Зачем пришел? Чего ему надо? Был он вроде человек Георгия Ганчовского, полоска одна у него вклинивалась в рисовое поле хозяина.
— Иван дома? — спросил он, а сам, как девка, покраснел.
„Наверное, Ганчовский его послал“, — мелькнуло у нее радостное предчувствие.
