Но разве можно так жить? Слушать эти грязные, оскорбительные слова… Постоянно видеть злобные, мрачные лица… Нет, так жить она не в силах!
Тошка начала думать, как со всем этим покончить. Но постоянно уходила мыслями к Минчо. Если бы она верила, что после смерти они снова будут вместе, — как было бы все легко, как просто можно было бы решиться на самое страшное. Но она не верила в это. „Все — здесь, все — на земле, — говорил бывало он, — человек должен работать для людей и отвечать перед ними“. Перед людьми… А о ней что люди скажут? Минчо других учил, как жить надо, как духом не падать, быть твердым и все стерпеть, а вот жену свою так ничему и не научил… Друзей у него было много, но и врагов — не меньше. За все недруги ухватятся, только чтобы в грязь втоптать память о нем.
Тошка вдруг вспомнила: как-то жали они хлеб в Чертовой лощине. И только сели передохнуть, как прибегает Георгиев Стефан — желтый, как табачный лист. „Ангел Махмузов, — кричит, — руки на себя наложил. У родника мезлишкого!“ Махмузов был хороший парень, часто приходил к Минчо, все вопросы о жизни ему задавал и, как на учителя, на него смотрел. Ходили слухи, что в доме у них неладно. Мать его постоянно зудила: „И где ты только такую девку нашел, — ни кола ни двора, других не было, что ли? Пропади пропадом и любовь и зазнобушка твоя! Дом наш выморозила твоя голодранка, чтоб ей сдохнуть! Авось другую найдешь!“ Но бедная невестка, хоть терпеть было невмоготу, все за жизнь цеплялась. А вот как-то старая совсем взбесилась, схватило кочергу — и на невестку: „Вон, — кричит, — сука подзаборная! Опоила сына зельем, приворожила, в одной юбке, в лохмотьях в дом вперлась!..“ Ангел не выдержал, встал на сторону жены. Тогда она и за него принялась. День и ночь душу из сына вынимала. Не выдержал — пустил себе пулю в лоб… Минчо с болью вздохнул: „Не выдержал парень, слабоват оказался“. Тошка, как сейчас, мужа видит: откинулся спиной на сноп — тучи черней, словно его самого по миру пустили. Через несколько дней он еще более сурово осудил поступок парня. Вот и ее так же бы осудил. „Жидковата!“ — сказал бы. И не спросил бы, почему так вышло, и оправданий не стал бы слушать. Тяжелая штука — жизнь. Он это знал, но не сдавался, переломать ее хотел. А она? Она-то что задумала?
Кто-то хлопнул дверью, немного помедлил, послушал и направился к чулану. Тошка приподнялась, провела рукой по глазам, оправила волосы.
— Мама!
— Да, — отозвалась она.
