— Не знаю, не знаю… Я не хозяйка в этом доме, не мать, а собака дворовая… Да и чего это я надумала о сыне своем заботиться, он у меня такой умный да разумный, вырастила, называется, на свою голову…
— Я еще раз повторяю: не нужны мне твои заботы.
— И не буду. Сяду вот тут и пальцем не пошевельну. Делайте, что хотите, вмешиваться не стану… Ничего я не понимаю, дурная стала, неграмотная… Сам себе брата выбирай.
— И выберу.
— Давай, давай.
Утром она сухо спросила:
— Ну, кого выбрал?
Иван немного подумал и, сообразив, что она спрашивает всерьез, сказал тихо, но решительно:
— Младена, Димо Стойкова сына.
Старая облегченно вздохнула. Парень был хороший, и походка у него точь-в-точь Минчова, да и отец — справный, умный хозяин. Нивы у него, как картинка, все у него в руках спорится, и в селе ему уважение. Одно только ей не нравилось, что и он на старости лет ввязался в эту политику, будь она неладна…
Низкий круглый стол был накрыт под навесом во дворе. Гости доканчивали обед, стряхивали крошки, обтирали губы платками. Бабы оценивающе осматривали Младена, шарили глазами по груде подарков, сложенных около него, и давали свою оценку.
— Славно его обрядили, — шепнула Станка Сарайдаркина на ухо Гане Малтрифоновой, а сама подумала про себя: „Одно только слово что наряд, а так-то…“
— Нового ничего не справили, — ответила Гана.
— Обувка новая.
— Разве только обувка…
Прямо против Младена сидела Гела Албанка. Младен был одет в пасхальную салтамарку[3] покойного Минчо, с новым кушаком и в летних потурях[4], слегка потертых и побелевших по швам.
— Широковаты ему, — наклонилась Албанка к соседке, указав глазами через стол.
— Минчо, царство ему небесное, поздоровшее был, — ответила соседка, зацепив ложкой пшеничной кутьи и медленно отправляя ее в рот. Она уже давно осмотрела переодетого парня со всех сторон и все оценила и взвесила, поэтому, даже не глядя на него, подвела итог:
— Но сидит на нем неплохо…
Но Албанка уже ее не слушала, она навострила уши в сторону Димо Стойкова.
— И докуда, говоришь, дошло дело с выпасами Георгия Ганчовского? — спрашивал дядюшка Продан.
— Да от этой общины ничего толком не добьешься, — объяснял Димо, широко размахивая руками. — Следствие, говорят, началось, а докуда дошло, не скажу. Ганчовские-то прямо взбесились: угрожают свидетелям, деньги сулят, а других грозятся выселить из деревни, которые против…
— Тогда почитай всю деревню выселять надо, — встрял в разговор один старичок в светло-коричневых потурях и лукаво глянул из-под густых поседевших бровей.
