Она кладет что-то на мою ладонь: это медальон, и на нем выгравирован цветок каллы.
– Продолжай, – настаивает она, и подвеска раскрывается в моих руках.
Внутри две фотографии.
На одной из них Элеанора в очень юном возрасте, а на второй другая женщина.
Они обе очень молоды, у них темные волосы и темные глаза. И…
О.
Мой.
Бог.
– Вы! – выдыхаю я. – Это же вы! Получается, вы с Элеанорой… сестры?
– Близнецы – это фамильная черта твоего рода, – просто отвечает она.
Ее тело опускается на колени рядом со мной, и она прижимает меня к себе, убаюкивая, укачивая, укачивая, укачивая меня. Кажется, она напевает какую-то цыганскую колыбельную, и я совершенно сбита с толку, я зачарована, я замолкаю.
– Ты знала о том, что сыновья должны платить за грехи своих отцов? – спрашивает она и начинает напевать снова, и снова, и снова. – В Румынии есть такое поверье, и это действительно так. У румынских цыган другие верования, но в них истина. Нам открывается истина.
– И в чем эта истина? – спрашиваю я, немного отстраняясь и пытаясь заглянуть в ее лицо.
– Наша истина в том, чего нельзя увидеть глазами, – отвечает она, – мы ведаем в тех вещах, которые нельзя объяснить, в вещах, которые кажутся невозможными. Мы знаем о законах мира, которые гораздо больше и древнее нас самих, мощнее всех людей в мире. И порой ради этого должна быть принесена жертва.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я, чувствуя нарастающий внутри страх, мне становится очень, очень, очень жутко: настолько, что мне хочется освободиться из ее тисков и убежать прочь.
– Жертва – это нечто, что ты отдаешь. – Ее взгляд направлен прямо на меня, а глаза кажутся пустыми и холодными. – Нечто важное, что ты отдаешь добровольно.
– Я знаю, что такое жертва, – говорю я ей, – но какое отношение это все имеет ко мне?
– Прямое, девочка моя. Прямое.
Я вырываюсь из ее стальных объятий и бросаюсь бежать, а она остается сидеть посреди опустевших яслей.
Я собираю в кулак всю свою волю и открываю дверь кабинета Элеаноры.
Она восседает за своим письменным столом, такая жесткая и колючая, в своей застегнутой на все пуговицы кофте. Женщина смотрит на меня поверх очков для чтения, пока я шаг за шагом приближаюсь к ней.
– Бабушка, – нерешительно обращаюсь я к ней, и она замирает на своем месте, словно змея, затаившаяся посреди камней.
– Да? – Одна ее бровь изгибается и недоуменно ползет вверх.
– Не могла бы ты рассказать мне историю нашей семьи?
Она молча кладет книгу на стол перед собой и пристально смотрит на меня, словно изучая.
