Домик был маленький, особенно по сравнению с особняком, но очень уютный. Из-за высоких потолков изнутри он казался больше, чем на самом деле. Кухня с гранитными столешницами и дубовыми шкафами была объединена с гостиной. На окнах висели клетчатые занавески, а банки для круп и прочей бакалеи были в виде грибов с яркими шляпками. Здесь все было милым и уютным.
Холли неторопливо обошла дом. В каждой спальне одна стена была выкрашена в яркий, радостный цвет: синий, желтый, зеленый. Это было… причудливо. Да, именно так. Весь дом был причудливым. И Холли это нравилось.
– Можно я приму душ?
Дождь не унимался, и неизвестно, когда они смогут двинуться в обратный путь. А Холли после падения вся была облеплена грязью.
– Конечно. Возьми там все, что тебе нужно. Прошу тебя, не стесняйся.
Халат, который она нашла в спальне, наверняка принадлежал его матери. Она приняла душ и была вынуждена его надеть, потому что свою мокрую одежду она собиралась развесить на кухне, чтобы хоть немного просохла.
Чэнс разжигал камин. Он все еще был в мокрых джинсах, но рубашку снял.
– Позади кухни подсобка. Там есть стиральная и сушильная машина. Можешь высушить свои вещи там.
– Хорошо. А твои джинсы?
– Я в порядке.
– Ничего подобного. Тебе нужна сухая одежда. – Холли требовательно протянула руку, а когда Чэнс не ответил, добавила: – Если ты надумал разыгрывать скромнягу, то несколько запоздал с этим.
– Ты – самая ужасная женщина, которую я когда-либо встречал в своей ужасной жизни.
– Забавно. Потому что я о тебе того же мнения. Снимай штаны.
Покачав головой, он направился в ванную. Минуту спустя из ванной вылетели мокрые джинсы и шмякнулись на пол.
– Я весь в грязи. Приму душ.
Холли подняла джинсы, взяла его рубашку и свою одежду и направилась в подсобку. Бросив все в стиральную машину, она добавила порошок и запустила стирку.
В гостиной ее встретили тепло, всполохи огня и треск поленьев. Чэнс нашел где-то свои старые джинсы и теперь, стоя на коленях, подбрасывал дрова в камин.
Холли бродила по комнате. В одном углу на мольберте стояла неоконченная картина – портрет трех братьев.
– Это твоя мама нарисовала?
– Да.
Уэйд, Коул, Чэнс… Они были такими молодыми, такими живыми…
Уэйд, старший из трех. Даже в пятнадцать лет у него было очень серьезное, суровое лицо. На портрете была видна и его сила, и его решительность, но тогда в нем еще не было нынешнего высокомерия.
Коул. Здесь ему четырнадцать. В уголках рта пряталась его вечная улыбка, темные глаза лукаво светились. Он и тогда во всем умел найти смешную сторону, его все забавляло. Это вводило многих людей в заблуждение – они считали его беззаботным весельчаком и не замечали, что на самом деле он был хитер, как лис. Его партнеры по бизнесу обнаруживали это, как правило, слишком поздно.
