Отец смеётся:
— Об этом мы обязательно поговорим, но позднее. Сейчас нужно отдать должное — вот им…
Возле подножия трона уже стоит первая пара из длинной вереницы тех, кто желает одарить меня. Желает — громко сказано, ибо так принято. Не думаю, что кто-то из толстосумов на самом деле хочет избавиться от части накопленного или заработанного, если только не надеется на благосклонность взамен. Я улыбаюсь и принимаю подношения, выслушивая принятые обращения. В Верксале много золота, но сейчас кажется, что его всюду — с избытком. И горы подношений опасно высятся, грозясь погрести под собой.
— Что ты думаешь об этом? — склоняется ко мне отец.
— Думаю, что золота в Верксале не стало меньше, — улыбаюсь, глядя на то, как слуги выкатывают на подставке статую жеребца из золота в натуральную величину, подаренную кем-то.
— Его стало ещё больше, — ровным голосом замечает отец. Перед подножием появляется очередные дарители — тучный, дородный старик и молодой мужчина. С одного взгляда становится понятно, что это отец и сын.
— Алвиан из рода Валент и его сын Рексенор.
— Не помню их совершенно, — я напрягаю память, пытаясь извлечь из неё знания об этой семье. Отец заставлял запоминать фамилии знатных семейств и чем они прославились. Но здесь — ничего, пустота.
— Не пытайся, — усмехается отец, — они обосновались в Верксале после твоего отбытия. Золотоносные рудники и добыча опалов.
Я благосклонно киваю. Руки отца и сына — на первый взгляд, казалось бы, пусты. Но потом слуга на небольшой золотой тарелочке подаёт Рексенору занятную безделушку, которую он ставит у моих ног. Тонкие пальцы мужчины поворачивают ключ в боку птички золотой птички, и она послушно разевает клюв, из которого доносится мелодичный перезвон. Среди обилия массивных золотых украшений и аляповатого кича безделушка смотрится намного выигрышнее. Я рассматриваю птичку, отмечая изысканность работы, от глаза не ускользает россыпь мелких бриллиантов на крыльях и зелёные изумруды вместо глаз.
— Туго набитый золотой мешок? — спрашиваю я у отца едва слышно.
— Под завязку, — в тон мне отвечает он, — но на многое не претендует, держатся скромно.
— Ещё бы, для остальных они — чужаки.
Я перебрасываюсь словами с Рексенором, отмечая, как ровно и послушно выскальзывают слова из его рта. Они звучат правильно и так, как, до́лжно быть, но создаётся впечатление, что мыслями он витает далеко отсюда. Но, по крайней мере, на него приятно смотреть и взгляд его лишён той нагловатой заинтересованности, что у прочих. Как, например, у крепкого коренастого мужчины, темноволосого, с тяжёлым лицом и надбровными дугами, выступающими далеко вперёд.
