Однажды вечером мы сидели и увлеченно разглядывали кратеры и моря растущей луны, как вдруг Круэльс спросил, хорошо ли я себя чувствую.
— Да вроде ничего. А почему ты спрашиваешь?
— Ты в последнее время какой-то бледный, словно тебя что-то гложет.
Я удивленно посмотрел на товарища:
— А знаешь, и правда. У меня как будто ком внутри; словно я камень проглотил. Хотя возможно, это все фантазии. Может, два пальца в рот и фантазиям конец? Можно, я тебе исповедуюсь?
Круэльс печально покачал головой.
— Нет, я ведь еще не орденирован.
— Да какая разница! Просто выслушай. С кем мне еще поговорить как не с тобой? Не знаю, верю ли я по-настоящему, и в глубине души мне все равно; так, накатывает иногда. Но откуда же эта тяжесть под ложечкой?
И я рассказал об убитом лейтенанте, о том, как изуродовали его тело:
— Не будет мне покоя, пока не найду и не расстреляю ублюдка, который…
— И что ты этим исправишь? — покачал головой Круэльс. — Лейтенант мертв, не думай о нем больше. Ты исполнял свой долг, он — свой; помолись об упокоении его души и не мучайся. Война есть война.
— А вдруг он и вправду был внуком тетушки Олегарии?
— Едва ли; слишком уж невероятное совпадение. Внук тетушки Олегарии до лейтенанта бы не дослужился, он, верно, и читать-то не умеет.
— Ладно, убитый лейтенант и искалеченный труп — это еще не все. В конце концов, непристойное и ужасное часто идут рука об руку. Возможно, такие надругательства над телами погибших — какой-то доисторический, вековой ритуал; у Мело[16] в описании Восстания жнецов встречаются подобные эпизоды; и на офортах Гойи времен войны с французами то же самое. Как получилось, что этот мерзкий ритуал кочует из войны в войну, иногда с интервалом в несколько веков, без всякой видимой связи? Традиция? Едва ли. Скорее, наши темные инстинкты. Господи, что же тогда у нас за инстинкты! Но, пожалуй, ты прав, не надо об этом думать. В конце концов… В конце концов, лейтенант сам напросился. Кто заставлял его торчать на бруствере? Сукин сын; он разве не понимал, что добром такое не кончится? Нет, не потому у меня ком под ложечкой. Не из-за убитого лейтенанта. И я в том же звании, и меня в любой день могут прихлопнуть. Тогда я просто успел первым, так что мы квиты. Requiescat in pace[17]. Пусть катится.
Круэльс беззвучно шевелил губами.
— Не надо сейчас молиться; не строй из себя юродивого. Успеешь еще, намолишься. Лучше послушай.
И я выложил ему свою историю с кастеляншей — всю, без утайки.
