— Что вы имеете в виду? — спросил Презент.
— Я имею в виду опыты Плу по влиянию температуры на величину креста у дрозофилы, — сказала я, — и опыты Меллера и Аль-тенбурга по перестройке хромосом под воздействием Х-лучей. Внешнее воздействие создает новые группы сцепления.
— Я ведь специальной литературы не читаю, а критикую принципиальные установки науки, — сказал профессор.
— Опыты Плу у Моргана в его «Структурных основах наследственности» описаны, книга на русском языке есть. Филипченко еще в 1926 году перевел и издал, — сказала я.
Презент нисколько не смущен:
— Да разве одни только сцепление и перекрест, независимые от внешних воздействий, пребывают в арсенале нелепостей? — риторически спросил он. — А что вы скажете о такой чепухе, как линейное расположение генов в хромосомах?
— Но это же факт, — сказала я, — и он получил новое блестящее подтверждение совсем недавно. Пайнтер обнаружил у личинок дрозофилы в клетках их слюнных желез гигантские хромосомы. Теперь можно указать место гена в хромосоме прямо на препарате, глядя в микроскоп. Да вы приходите в Институт генетики, я вам покажу.
Наш разговор был прерван ассистенткой Презента. Гроза разразилась на следующей лекции Презента. Читал он, как всегда, в Большой гистологической аудитории. Он начал было читать, внезапно прервал свое чтение и обратился к аудитории:
— А теперь пусть Берг расскажет нам марксистско-ленинскую
теорию познания.
Я знала то, о чем спрашивал Презент: взаимоотношения субъекта и объекта, познаваемость мира, наличие объективной истины, практика как критерий истины. И о том, что не просто бытие, а социальное бытие определяет сознание, и поэтому природа сознания классовая, я могла говорить. Нина Рябинина говорила, что университет — это Институт благородных девиц, где нас обучают хорошему тону современности. «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина я знала наизусть.
По всем общественным предметам, включая курс диалектического материализма, у меня почти неизменно были пятерки, а «почти» определялось не моим незнанием, а классовой борьбой преподавательницы Южниной с чуждым элементом среди студентов. Я излагала политэкономию капитализма слишком близко к тексту «Капитала» Маркса, что с несомненностью доказывало мою неспособность понять суть дела. В объяснения по поводу тройки, которую она мне влепила, она, конечно, со мной не входила, и я узнала о моей неспособности понять «Капитал» Маркса — слова которого звучали для меня музыкой сфер, — из похвал, расточаемых ею по адресу Чемекова. Он чуваш, по-русски плохо знал, но его ответы много лучше моих заученных фраз.
