А он, погруженный в свои мысли, поднял замысловато гнутую клюку, ступил по траве раз-другой — и пропал. Его земля несёт, куда ему потребно, в мгновение ока. Лишь неясная тень мелькнула между берёзок, да совсем уж не ко времени озадаченно ухнул филин.
Велики леса на Руси. А лес — живой. Он полон духов. Но они словно дети — им нужен уход и забота. Если духи сыты, довольны и здоровы, то здоров и лес. Так всегда было. Люди кормились лесом, а лес берегли заботливые духи.
Духов опекали волхвы. Были посредниками между людьми и природой, учили всё живое жить в согласии, да и шалых духов придерживали, чтобы те лиха не творили. Но окрутили князей лукавые греки, с кровью выдрали из народа его обычаи. Забыли люди простую мудрость. Оттого и зверьё лесное стало лютее, недоверчивее.
Грызёт старого кудесника печаль-желя. Многое ему лес открывает, все свои горести выплакивает. А он один-одинёшенек. Волхв не бессмертен. Но он умереть не может, пока не передаст свои знания и заботы кому-то другому.
Шёл старик по лесу, опираясь на клюку, ею же ломал встреченные кляпцы[16], спускал настороженные на крупного зверя самострелы, защёлкивал медвежьи капканы, убирал хворост с замаскированных ям. Из одной помог выбраться свинье. Та, ослабевшая от голода, в знак благодарности лизнула ему руку.
Ошиблась мать-земля, дав человеку разум, ох ошиблась.
Стоит среди леса на поляне дуб-великан, корни в нави, ствол в яви, крона — в прави[17]. Духов дуб. Сколько Лес стоит, столь и дуб. В нём — ступица круга Земли и Неба. Посередь него, говорят, груба от царства небесного до царства подземного, а в той трубе молонья сверкает — то ось мира. Чужому к дубу пути нет: духи морок наведут. Богатырь придёт, силой пробьётся, ничего не увидит — дуб как дуб, только очень старый.
Тени вытянулись, посвежело, кроны берёз — таких красавиц в лесу не вдруг встретишь — нежно зарозовели закатными лучами. Между стволами мелькнуло, стукнуло, и на духову поляну вышел старик — волхв. Задумчиво, делая привычное, двинулся вокруг дуба, держась опушки. Высунулось из лещинника мохнатое лицо лешего, следящего за стариком. А тот всё кружил вокруг дуба, по солнцу кружил. Когда угас последний закатный луч, уселся волхв, кряхтя, между корней лесного великана, опёрся спиной о корявый ствол и замер. Глаза прикрыл. Дуб шептал и поскрипывал. В складках его мощной, замшелой коры шуршала, попискивала лесная мелочь. Незримо текло время, превращая мгновения в тысячелетия. Но вот дрогнули ветки дуба, и волхв открыл глаза. В заливающем всё вокруг лунном серебре, в неестественной тиши замершей на полушаге природы у подножия дуба сидел юноша.
