Всю свою невеселую одиссею Кошевой пересказывать не собирался.
Ни Йозефу Шацкому, львовскому стоматологу, своему новому знакомому, ни кому бы то ни было другому исповедоваться тоже не думал. Уголовной полиции — подавно, не говоря уже о политической, которую история неблагонадежного киевского адвоката заинтересует наверняка. Собирался пересказать Евгению Сойке, потому что в письме всего не опишешь. Перлюстрацию и цензуру не отменил в Российской империи даже известный царский Манифест, выпущенный в бурном октябре тысяча девятьсот пятого года[25].
А год назад, после его отмены, все вернулось, еще и сторицей. Не такая тайна — быть обвиненным как приспешник деятельности запрещенных антигосударственных организаций, находиться под следствием и провести целых три недели в казематах «Косого капонира», киевской политической тюрьмы. Его же выпустили, пусть ценой невероятных усилий, приложенных отцовскими знакомыми. Еще и разрешили покинуть страну. Клим тогда не задумывался, в эмиграцию отправляется или только пересидит за границей, пока все окончательно уляжется. Освобождение, закрытие дела и выправленные без задержки документы — все это не делало Кошевого опасным и потенциальным нарушителем австрийских законов.
Тем не менее он решил не особо распространяться о своем недавнем прошлом. Хотя бы потому, что сам не дал всему однозначной оценки. Как надо было действовать: сидеть и не рыпаться, когда против университетских друзей клепали дело с явной удавкой в приговоре, — или стать одним из них, оставить только начатую практику и перейти по чужому примеру на нелегальное положение. В нем только на первый, очень беглый взгляд самая романтика с паролями, явками, переодеваниями, гримированием и частыми изменениями маски — что-то вроде опытов Арсена Люпена, героя новых французских сенсационных новелл, написанных неким мсье Лебланом[26], которые Клим с восторгом прочел недавно.
На самом же деле шарахаться от собственной тени и постепенно деградировать, превращаясь в типичного изгнанника, Кошевой не имел намерения. Проще принять волю в виде подачки от своего следователя, жандармского ротмистра с постоянно красным лицом, разорвать все налаженные отношения несколькими резкими отчаянными движениями — и уехать в неизвестность, на Запад, сев на поезд до Львова…
Даже в таком, максимально сжатом виде Кошевой решил не пересказывать Йозефу Шацком историю своего появления в городе. Ограничился объяснением: попал по стечению обстоятельств в тюрьму, где во время допроса жандармский следователь решил освежить память арестанта, позвал в кабинет двух служак, и костоломы так увлеклись, что несколько раз сильно ударили жертву головой о каменную стену. Отлили водой, хотели мутузить упрямца дальше. Вдруг пришел пан капитан, устроил разнос всем присутствующим, велел позвать врача, и после того его два дня не таскали на допросы. Придя в себя, Клим почувствовал, как с тех пор начал дергаться правый глаз.
