Адвокат с Лычаковской | страница 30
Теперь же, с началом нового, просвещеннейшего века за всю историю человечества, нашлись способы внимательно исследовать и такие феномены.
Конечно, сетовал профессор, дремучесть Российской империи — от корней, от сохи. В небе уже парят аэропланы, в городах появляется электрическое освещение, по разбитым дорогам ездят автомобили — а большинство людей как будто затаились. Сидят тихо, сопят яростно и ждут сигнала, после которого можно без лишних колебаний сжигать на кострах еретиков-чернокнижников. И все равно пусть со скрипом, но все новое из Европы уже начинает доходить до имперских окраин. Чего там: по губерниям даже быстрее — в Петербурге или Москве потеряется, проскочит мимо слишком пристального внимания властей, а где-то в Киеве или Одессе зацепится. Разглагольствуя так в своей любимой фрондерской манере, профессор поведал: европейские врачи уже придумали упомянутому явлению отдельное название. Именно сейчас начали дискутировать вокруг него в научных кругах. До таких городов, как Киев, доходят, конечно, лишь слабенькие отголоски. Но и этого пока достаточно.
Поэтому Клим мучился, судорожно вспоминая, с чем имеет дело. Лишь когда услышал щелчок в замке, всплыло наконец: déjà vu — вот как оно называется!
Только в отличие от слабых разумом Кошевой точно знал, что никакого déjà vu у него нет. Тюремная камера ему не приснилась. Напротив, он возвращался в нее, не прошло и двух недель. А он же уехал во Львов, откровенно говоря — сбежал, назовем вещи своими именами, чтобы избежать тюрьмы и других неприятных вещей, приготовленных для таких, как он, российскими законами.
Открылись тяжелые двери. Не дожидаясь специального приглашения, Клим переступил порог тюрьмы. Глаза уже привыкли к тусклому свету, разглядели — тут, кроме него, лишь один житель. Кошевой уже хотел поздороваться. Но незнакомец, которого он еще не успел толком разглядеть, ловко вскочил с деревянного настила, поспешил к двери, выкрикивая:
— Пан Заремба! Пан Заремба! Мне уже выходить?
Говоря, мужчина глотал букву "р". Не картавил грубо, словно железом по наждаку, но и не так мягко, будто колокольчик звенит. Просто не произносил. Природа не дала ему от рождения такой возможности. Поэтому фамилия надзирателя прозвучало как «Заемба», доказав при этом Климу: его сосед по камере в полицейском участке совсем не новичок. Знать, как зовут тюремщика, может только опытный уголовник.
— Куда спешите, пан Шацкий? — равнодушно ответил надзиратель. — С вашим делом будут разбираться еще долго. Серьезная вещь, сами же знаете.