— Ой! — вырвалось у старосты. — Московии?
— Не царя, а магистра.
— Ливонии?
— Да.
— Значит, она не ведьма?
— Держите это в тайне. Хотя лучше бы она была ведьмой. Сожжение для нее — самое легкое наказание.
— Я понимаю.
— Надеюсь, понимаете настолько, что не будете стоять на пути правосудия.
— Не буду. Вы хотите пройти к этой гарпии?
— Именно собирался.
— Ладно.
И снова выпрямившись, староста властно крикнул:
— Пане Белоскорский! Вы должны немедленно пропустить графа!
Комендант молча поклонился.
Толпа радостно взревела, когда граф вслед за Белоскорским двинулся к воротам. Папский интердикт казался уже не таким угрожающим, а королевские привилегии еще слаще щекотали воображение.
— Почему-то он мне показался австрияком, — пробормотал вслед староста.
— Это, вероятно, потому, пане Януш, — неожиданно вернувшись, сказал Хих, — что я довольно долго прожил в Вене и даже был на службе у императора. Впрочем, разве это мешает нашему делу, если в мире нет никого преданнее его величеству королю польскому?
— Отнюдь, — поспешил заверить староста, отметив про себя, что у графа необычный слух. Видимо, тот никогда не имел дела с артиллерией.
— Имел, — неожиданно сказал Хих, — артиллерия — моя слабость. Люблю я, знаете, это гениальное изобретение человечества. Одна искорка, и дрожит земля. Разве не чудо?
— Тьфу, пропади ты! — вырвалось у старосты. Рука его невольно потянулась к золотому распятию на шее.
Граф скривился, как от горькой редьки.
«Ну когда уже они оставят эту привычку?» — про себя пробормотал он.
— Как будто мысли читает, эге ж, пане староста? — молвил Тимофей Балабан, когда въездные ворота закрылась и мост был снова поднят.
— Черт побери, — процедил тот в ответ, — вот какие теперь на королевской службе. Как будто душу из меня вынул… Пойду я отсюда, епископ и так всем руководит…
По ту сторону стен было напряженно тихо. Драбы молча стояли каждый на своем месте, готовы ежесекундно взяться в оборону. Тихо было даже в пекарне… Спекши вдоволь хлеба, кухарки уныло сидели, не уверены, скоро ли вернутся к привычному делу.
А что же Ляна? На рассвете она проснулась, хотя сон ее едва ли можно было называть сном. Однако, как ни странно, но жгучая дремота таки прибавила сил. И когда комендант попросил разрешения зайти, девушка была бодрой, хоть и бледной.
Сквозь открытое окно доносился шум толпы. Отдаленный, но четкий в утреннем воздухе. На лице же Белоскорского не было и тени волнения. Он казался беззаботным и с радостной улыбкой поклонился своей гостье.
