Толпа недовольно взревела и двинулась к мосту. В тот же миг двое драбов позади коменданта выхватили мечи, и им бы непременно пришлось пустить их в дело, если бы Xиx одним взмахом руки не остановил горожан.
— Однако, чтобы сберечь чистой вашу совесть, — вел дальше граф, — и, что важнее, доброе имя города, я один готов пойти к этой отступнице и убедить ее отдаться правосудию, а потом…
— Панове, Христа ради! Что происходит?! — послышался отчаянный крик маленького человечка, что отчаянно пробивался сквозь толпу. — Христа ради! Именем короля, черт побери! Пропустите меня! Пропустите, бесово кодло! Ух! — тяжело вздохнул он, поравнявшись, наконец, с графом. — Белоскорский? Вы в доспехах? Какого черта? Разве началась война?
— Нет, пане староста, — ответил тот, — но у вельможи, который стоит рядом с вами, такой воинственный вид, что ничего другого, как надеть латы, мне не оставалось.
Староста поднял глаза на графа.
— С кем имею честь? — спросил он.
— Граф Хих, канцлер его величества, — последовал ответ с плохо скрытым раздражением, — и я буду благодарен, если вы не будете стоять у меня на дороге…
— Погодите! Как вы сказали? Канцлер? — переспросил староста.
— Именно так, вам не послышалось.
— Передо мной — коронный канцлер?
— Можете смело верить своим глазам.
— Да я бы с радостью, но… Кровь Христова… Не хочется думать ничего плохого про здоровье пана Яцека Замойского.
— Думайте про худшее! — безжалостно отрубил Хих.
Староста снял шапку и перекрестился. Тяжело вздохнув, он с горечью промолвил:
— Знали бы вы, что это был за человек…
— Я разделяю вашу скорбь, — лицемерно кивнул Xиx.
— Вся Польша разделяет мою скорбь, пане граф… Надо заказать панихиду. Когда, говорите, бедный Яцек отошел?
— Ровно месяц назад.
— Эх… А совсем недавно он писал мне: «Януш, в моих охотничьих угодьях под Жешувом в этом году много зайцев»… Сердешный Яцек… Недаром курьер в позапрошлое воскресенье был одет в темную одежду. То был знак!.. Что же, пусть себе радуется вся зверье под Жешувом, потому что в мире стало на одного несравненного охотника меньше… Ох-ох-ох, — продолжал сокрушенно вздыхать староста, — извините, вы сказали, когда был этот черный день? Когда умер мой друг? Мой дорогой Актеон?
— Горе беспощадно! — лицемерно воскликнул Xиx, — и ваш слух в его плену… Сказал, конечно, сказал. Ваш Актеон, ваш Аполлон, ваш Гиацинт умер две недели назад…
— Ох-ох-ох! Неужели от лихорадки? Ведь он был еще такой молодой!
— От французской болезни, пане Януш.
