— Что ж, именем короля я приказываю вам, бурграф, перенести порох обратно в подвал и оттянуть от бойниц пушки. А еще окажете нам большую честь, если на ваших стенах уменьшатся бочки и котлы со смолой.
— Вижу, вы хорошо осведомлены в таких делах, шановний незнакомец, — ответил Белоскорский, — обращаюсь так, поскольку вы не сочли нужным представиться, как и положено гостю.
— Гостю? — вспыхнул граф. — Вы, кажется, имели наглость назвать меня гостем?
— Неужели я огорчил вас этим образом? — спокойно сказал комендант.
— Так знайте же, пан бурграф, что я тут по поручению лично его величества, потому что приближен к королю.
Белоскорский поклонился.
— Думаю, вы слышали мои требования? — спросил Хих.
Рыцарь, немного поколебавшись, ответил:
— Если я покорюсь, примете ли вы мои извинения за недостойный прием и позволите ли не отвлекаться от охраны спокойствия города? Я ведь даже не спрашиваю у вас соответствующей грамоты, а верю, как шляхтич шляхтичу.
— Конечно, — согласился Хих, — но при одном условии. Этой ночью в замок прибыла пленница и, как мне известно, находится до сих пор там, в тех серых, жутких стенах, которые гнетут ей душу и совершенно не подходят ее красе. Освободите девушку, и вы исполните свой долг перед королем. Милость его величества за это я вам обещаю.
— Надеюсь, вы знаете цену слова? — сказал рыцарь.
Якуб Шольц, который не пропустил из разговора ни одного слова, побелел как смерть.
— Конечно, пане комендант, конечно, — угодливо сказал Хих.
— И знаете, что, нарушив его, дворянин навеки предает позору себя и свой род?
— Обещаю еще раз, — нетерпеливо сказал граф, — только вернувшись в Краков, добуду для вас высокую воинскую должность.
— Дело не в том, пане, — возразил бурграф, — этой девушке, которая совсем не является пленницей, я пообещал, что без собственной воли она не оставит Высокого Замка. Итак, если она когда-нибудь окажется в ваших руках, то это будет означать одно из двух: или на то было ее воля, или вы до последнего камешка разобрали эту крепость и убили последнего драба.
Граф Хих воспринял такую дерзость вполне спокойно, однако говорить начал громче, так, чтобы его слышал толпа.
— Многоуважаемый бурграф! — сказал он, и его выразительности позавидовал бы любой актер. — Я не обратил никакого внимания на то, что вы разговариваете со мной, сидя верхом. В ваших словах почувствовалось сомнение, действительно ли я тот, кто имеет гораздо больше права чувствовать себя тут хозяином. Я простил вашу дерзость… Но дело, в конце концов, не во мне. Эта молодая особа, пользующаяся вашим гостеприимством, стала причиной скандала, который способен поставить под сомнение репутацию города. И это в то время, когда его величество Сигизмунд II собирался предоставить щедрые привилегии львовским купцам и ремесленникам.
