Не помню, как я сам оказался перед офицером; он вперил в меня глаза раздраженного человека. Но я не дрогнул, наоборот — весь собрался, напружинился.
— Юнкер Григорьев просит разрешения идти в отпуск!
Минута без ответа. За эту минуту я обмирал, умирал и вновь воскресал. Наконец ленивое сквозь дым папиросы:
— Идите…
Раз-два — отбил я поворот кругом, оторвал руку от козырька с такой силой, что показалось — остался без руки; но тут уже не до поисков утерянного — только бы выскочить наружу, на крыльцо, на простор, где глаз не упирается в стены хотя бы и знаменитого замка.
Опомнился я у конной статуи Петра, что воздвигнута возле замка, прямо перед его воротами.
— Пронесло, Петр Алексеевич, пронесло! — И я подмигнул августейшему всаднику. — Поздравьте, я уже в отпуске!
Оборачиваюсь. Хочется взглянуть на парадные ворота, из которых я впервые вышел. Ворота глубокие, словно врезаны в тело замка. А какова архитектура! В обрамлении ворот — арсенал рыцарства. Мечи, кольчуги, копья и прочие доспехи — все сделано из камня, но с такой художественной силой, что, кажется, повей ветерок — острым звуком отзовется дамаск мечей, зашелестят угрюмо железные кольца кольчуг, колокольным звоном прогудят массивные шлемы. Загляденье, что за ворота! И трудно даже представить себе, что они были когда-то завалены хламом, загорожены опрокинутой караульной будкой.
«Дворец удавленника!» В мистическом страхе царская семья покинула замок, этот, как сказано у Пушкина,
…грозно спящий средь тумана
пустынный памятник тирана,
забвенью брошенный дворец.
Впрочем, мне эта история сейчас ни к чему. Хватит и о себе забот. Как бы, думаю, в юнкерской форме по неопытности не проштрафиться в городе. И с надеждой на покровительство я взираю на бронзового Петра.
Автор памятника — Карло Бартоломео Растрелли, отец строителя Зимнего дворца. Здесь Петр, в противоположность Медному всаднику, спокойно величав, уравновешен, а это мне и нужно, чтобы самому успокоиться.
На постаменте под конной статуей строка: «Прадеду правнук». Павел явно хотел примазаться к славе Петра.
Как потом я узнал от ребят, юнкера обращались к этой конной статуе постоянно — кто делясь радостью, кто бедой. Спрашивали советов, давали обещания, случалось, и надували венценосца, но он — и мореплаватель, и плотник — неизменно был благосклонен к юнкерам-инженерам.
Постояв у памятника, я мысленно приготовился к различным встречам, особенно с юнкерами других училищ.
Юнкер обязан был козырнуть офицеру, но также и юнкеру. Впрочем — не всякому… Вот как нас, новичков, напутствовали старшекурсники перед отпуском:
