— Я был свидетелем вчерашней вашей случайной встречи. Я искал своих приятелей и видел, как вы столкнулись с Фахир-беем, — его лицо покраснело, видимо, от того, что он совершенно не умел врать. Нуран молча смотрела на него. Под взглядом этих глаз Мюмтаз сам пожалел, что стал свидетелем того, что касалось ее личной жизни. — Если бы я решил что-то скрывать от вас, то, конечно, ни слова бы не сказал! — воскликнул он, а потом внезапно, как человек, который решился спрыгнуть с пожарной башни без парашюта, выпалил: — Самое ужасное, до этого, когда вы только шли от парохода, у вас на лице было такое милое, такое сосредоточенное выражение…
Нуран грустно улыбнулась:
— Ну признайтесь, что вы ждали меня у входа… Я вас видела. Вам не из-за чего краснеть. Такие вещи привычны вам, мужчинам, но вы не знаете самого ужасного! Самое ужасное, что вы не пришли мне на помощь и не взяли у меня на руки ребенка. Мы обе едва не упали… — Мюмтаз сильно изменился в лице, но Нуран этого не замечала. — И есть нечто еще худшее. Фатьма страшно перепугалась. Она уже начала забывать отца. У этого ребенка есть странное стремление к обладанию. И теперь она ревнует отца. Она проплакала до утра, повторяя: «Я люблю папу, а папа меня не любит». — Тут Нуран сменила тему: — А Ихсан-бей — это тот самый наш знакомый Ихсан-бей?
— Я не знаю, кто ваш знакомый Ихсан-бей.
— Мой дядя по матери рассказывал, что, когда в годы Перемирия он работал в Коллегии адвокатов, он помог одному Ихсан-бею. Тот был адъютантом Надир-паши. Его обвиняли в смерти паши. И хотя тот мог бы убежать, он сказал, что никуда не поедет, имея перед лицом такое обвинение. Ему всерьез светила смертная казнь, когда его спас мой дядя.
— А все из-за письма, которое написал ему Надир-паша. Да, это тот самый Ихсан. Почему Иджляль об этом не рассказывала? Я видел вашего дядю несколько раз.
— Иджляль как писатель-реалист — не говорит ни о чем, кроме повседневных проблем.
Изумлению Мюмтаза не было конца.
— Значит, Тевфик-бей — ваш дядя? Но тогда Талат-бей — ваш прадедушка?
— Да, Талат-бей — мой прадедушка по матери.
— А ведь я даже один раз слышал игру Тевфик-бея. Он играл нам «Махур Бесте». Вы любите «Махур Бесте»?
— Очень… очень люблю. Но знаете, в нашем доме эта мелодия считается несчастливой.
Мюмтаз серьезно посмотрел в глаза молодой женщины:
— Вы верите в такие вещи?
— Нет, то есть я не задумывалась. Конечно же, я, как все, смутно боюсь многих вещей. Но «Махур Бесте» воздействует на меня по-другому. Меня пугает ошибка, которую совершила моя бабушка. В нашей семье многие мучили окружающих из-за своих страстей. Меня с детских лет сравнивали с бабушкой; поэтому я много о ней думала, и, наверное, поэтому мне всегда хотелось жить разумом, а не чувствами. Однако, видимо, не судьба, что поделаешь? Моя дочь все равно родилась несчастливой.
