Выхожу один я на рассвете | страница 29
В ту же ночь Семен проблеял мне свой первый песенный шедевр, который позднее я раз сто или двести слышал по радио.
"Шел с пустыни мул, шел с пустыни мул,
В наш зашел аул, в наш зашел аул.
Я к нему бреду, я к нему бреду,
Словно бы в бреду, словно бы в бреду.
Видно, не судьба, видно, не судьба,
Знать, без вкуса ты, знать, без вкуса ты,
Видно, на мула, видно, на мула
Засмотрелся ты, засмотрелся ты!.."
И так далее, в том же духе. В чем-то Семен оказался пророком. Песню у него сходу купила какая-то столичная студия, чуть подкорректировав, выпустила в эфир. А дальше пошло-поехало. Многие из моих подружек (я сам слышал!) с удовольствием распевают Семины строчки и поныне. Будь Семен порасторопнее, давно стал бы преуспевающим песенником, но он скандалист и философ, а потому творческая слава ему изначально не светит.
- Тип-топ-модели! - Снова фыркает Семен и накрывает журналом лужицу разлитого кофе. - Этак и я могу себя под Ален Делона подравнять. Куда катимся, Тема?
- Все туда же. Кстати, я ведь снова денег пришел просить.
- Сколько? - жестом Рокфеллера Сема запускает руку в карман.
- Три тысячи американских фантиков.
Семина рука столь же вальяжно выныривает обратно. Разумеется, пустая.
- Я думал, тебе на метро...
Все яснее ясного. Денег у поэта-песенника нет. Ни трех тысяч долларов, ни даже трех червонцев. А то, что было с утра, он успел пустить в оборот. Это чувствуется по блеску его глаз, по амбре, чесночными волнами идущими от его дыхания. Даже коньяк Сема закусывает истинно по-русски - огурцами, холодцом и чесноком.
- А клип? Ты же говорил, тебе должны были что-то за клип. - Напоминаю я.
- Увы... Не поняли и не оценили. Заказчик оказался форменным ослом. Сказал, что такую лабуду он сам бы снял, представляешь?
- Значит, прокол?
- Почему прокол? Нам же процесс был важен. А деньги что? Бумага!.. - Семен крутит в воздухе прокурорским пальцем. - Знаешь, Тема, когда-нибудь я все-таки брошу пить. Может быть, даже завтра. Талант, конечно, зачахнет, зато здоровье сберегу.
- Здоровье? - Я трогаю лоб друга, однако лоб у Семы вполне нормальный - чуть склизкий от пота, энергично пульсирующий нетрезвыми мыслями. Тем не менее, сумбурная речь поэта наводит на подозрения.
- Что стряслось, Сема? Не таись, я же твой друг. Мне любопытно.
- А-а... - Он машет крупной рукой и наконец решается. - Я вчера, после нашей встречи к поэту одному завернул. Посидели, само собой, приняли малость. Не чай же пить! Потом по улице шли, он на трибуну к Ленину забрался, стихи стал читать. Словом, его в милицию забрали, а я свидетелем прикинулся, улизнул. После домой добрался - и бултых на диван. Все чинно, солидно, без извержений. А вечером жена пришла.