Да, сударь, негодяем сделаться легко. Хорошенькая девушка вскружит тебе голову; подерешься за нее, убьешь противника, должен бежать в горы и из контрабандиста становишься разбойником прежде, чем успеешь подумать о своем положении. Мы рассудили, что, по ограблении милордов, нам неловко оставаться в окрестностях Гибралтара, и потому углубились в Рондскую Сьерру.
Вы говорили мне как-то о Хозе-Мария: там я познакомился с ним. С ним была его любовница; она никогда не отставала от него. Это была пригожая девушка, умная, скромная; никогда не скажет, бывало, непристойного слова, а какая преданность! И за все это он обращался с ней очень дурно, волочился за всеми девушками и иногда вдруг прикидывался ревнивцем. Раз он ударил ее ножом. Что ж? она еще более стала любить его. Уж так созданы женщины, особенно андалузянки! Любовница Хозе-Марии гордилась рубцом. оставшимся на руке ее от раны. К довершению всего этого, Хозе-Мария был дурной товарищ… В одной экспедиции с нами вместе он устроил дело так, что весь барыш достался на его долю, а на нашу — только удары да хлопоты. Но возвратимся к моей истории.
Долго о Кармен не было никаких слухов. Данкаир говорил: кому-нибудь из нас надо побывать в Гибралтаре и повидаться с ней: верно, она затеяла какое-нибудь дело. Я бы отправился сам, но меня все знают в Гибралтаре. Кривой возразил: «И меня также; раки[17], верно, еще не забыли меня, и так как у меня только один глаз, то, как я ни переоденься, все немудрено узнать меня». — «Значит, мне надо идти? — спросил я в свою очередь, радуясь случаю повидаться с Кармен. — Ну, так что же мне делать?» Товарищи говорят: «Ступай водой или сухим путем, как хочешь, и когда будешь в Гибралтаре, спроси в порте, где живет торговка шоколадом, по имени Роллона; если найдешь ее, то узнаешь все, что нужно». Условились, чтоб всем троим отправиться в Гаусинскую Сьерру: там я должен был расстаться с товарищами и отправиться в Гибралтар под видом продавца фруктов. В Ронде человек, преданный нам, достал мне паспорт; в Гаусине дали мне осла; я навьючил его апельсинами и дынями и пустился в дорогу. Прибыв в Гибралтар, я не нашел Роллоны: она или умерла или сослана была на галеры, и этим объяснялось, почему прекратились наши сношения с Кармен. Поставив осла в конюшне и набрав апельсинов, я пошел в город продавать их, думая, не встречу ли где знакомого лица. В Гибралтаре много всякой сволочи, стекающейся туда из всех стран света; это настоящая вавилонская башня: пройдите десять шагов по улице, непременно услышите столько же языков. Много видел я цыган, но не смел довериться им, я их щупал, и они меня щупали. Мы отгадывали, что мы — негодяи; только не знали, одной ли шайки. Два дня прошлялся я по городу, не узнав ничего ни о Роллоне, ни о Кармен, и уже думал отправиться назад к товарищам. Вдруг, иду я по улице при закате солнца и слышу женский голос из окна: «Разносчик!» Подымаю голову и вижу: на балконе стоит Кармен, опираясь на руку толстого офицера в красном мундире с золотыми эполетами. Она одета была богато — на плечах шаль, на голове золотая гребенка, платье шелковое. Англичанин на ломаном испанском языке закричал мне, чтоб я шел наверх, что барыня хочет апельсинов, а Кармен сказала мне по-баскски: «Ступай сюда и ничему не удивляйся». Не знаю, чего более, радости или досады чувствовал я, отыскав Кармен. У дверей стоял высокий напудренный английский лакей, который провел меня в богатую гостиную. Кармен, лишь только я вошел, сказала мне по-баскски: «Ты не знаешь ни слова по-испански, ты не знаком со мной». Потом, обратясь к англичанину, продолжала: «Не правду ли я говорила вам? Я тотчас узнала, что это баск: вы услышите, что это за смешной язык. Посмотрите, какое у него глупое лицо, не правда ли? Точно кошка, которую застали в кладовой». — «А у тебя, — сказал я ей по-баскски, — такое бесстыдное лицо, что вот так и хочется хватить тебя кулаком при твоем любовнике». — «Любовнике? Какой же ты угадчик? И ты ревнуешь меня к этому дураку! Нет, ты, я вижу, стал глупее, чем был на улице Кандалехо. Разве не видишь что я обделываю теперь на славу цыганское дело? Этот дом — мой; гинеи этого рака будут мои; я вожу его за нос, и приведу туда, откуда ему никогда не выйти».
