Мы проехали в молчании двадцать миль до Вирджиния-Сити. Вокруг нас полыхал закат, и его причудливые краски играли на кроваво-красных горах впереди.
Лорелея вела машину профессионально. Ее огромная машина «конвертибл» мягко покачивалась. Прошло довольно много времени, прежде чем она решила заговорить и задумчиво протянула:
— Вы забавный...
— Потому что не переспал с вами, пока была возможность?
— Конечно, тем более что вам этого очень хотелось.
— Да, очень.
— И почему же нет?
— Этого мне, пожалуй, не объяснить.
— Может быть, потому, что это было неэтично по отношению к моему мужу, вашему клиенту?
— Нет, не поэтому.
— И почему, не понимаю, такой пустяк вас остановил? Никогда не отказывайтесь от таких случаев, они могут не повториться.
— Я занесу это в коллекцию афоризмов.
— Я имела в виду себя, Шенд. Мне не нравится, когда встают в то время, когда я ложусь.
— Прошу прощения от всей души.
— В любом случае, вы дурак!
— Возможно. Но давайте сменим тему.
Ока умолкла и стала смотреть на дорогу.
Мы подъезжали к призраку — городу, который умер еще до второй мировой войны. Его смерть была внезапной — серебро, питавшее его, иссякло лет сорок тому назад, и две тысячи оставшихся жителей развлекали друг друга историями о былом могуществе.
Дома и палатки вокруг имели ветхий и заброшенный вид. Зазывные вывески облупились и смотрелись жалко. Даже уличный писсуар, ручки которого были из чистого серебра, был похож на старикашку, притулившегося в углу и злобно ворчащего на молодых.
Я сказал Лорелее, что не прочь смочить горло в Кристалл-баре. Она направила машину к этому заведению. Тормоза взвизгнули прямо перед витриной.
— Я тоже выпью,— буркнула Лорелея.
Мы вошли. Обстановка бара, чувствуется, мало изменилась за последние пятьдесят лет, когда тут кипела бурная жизнь.
В баре сидело человек пятнадцать. Мы выпили и вышли на улицу. Около нашей машины топтался старый мексиканец в промасленном сомбреро и грязной замшевой куртке. Его блеклые голубые глазки уставились на нас невидящим взором. Так обычно смотрят старики — через призму времени и пережитого.
— Привет, чужестранцы!
Он держал в черной дыре рта сигарету; два оставшихся зуба торчали у него, как клыки старого койота. Возможно, он дорожил этими зубами — ведь они были последними.
