Попытался я узнать хотя бы что-то о Катиной личной жизни, всё же к моменту нашего знакомства ей было за тридцать. Выяснил, что в её жизни был мужчина, с которым она довольно долго прожила в гражданском браке.
—Ты любила его? — несмело спросил я, прекрасно понимая, что спрашивать не следовало.
—Да, — со странной рассеянностью ответила она, — любила. Но какое это имеет значение?
— Имеет — с глупым упорством продолжал я. — Я должен знать, почему вы расстались, ведь это не было случайной связью, если ты говоришь о любви.
— Должен знать, должен… — несколько раз так же рассеянно проговорила она, теребя платок. Потом вдруг твердо посмотрела мне в глаза. — Должен, так узнаешь. Я люблю сильных мужчин, ты, — она неприятно усмехнулась, — исключение. Но он был настолько сильным, что не порви я с ним, мы оба оказались бы в подвалах Лубянки, а потом в лагере. Тебе достаточно этого знания? Или, может, хочешь ещё?
Я испугался. Впервые я услышал от Кати подобное. Я и представить не мог, что это лишь начало, что я буду впоследствии корить себя за то, что сразу не понял или не захотел понять, что если слово сказано, то непременно будут, пусть много позже, сказаны и другие. Не могут быть не сказаны, потому как слова всегда отражают умонастроение, выскочат они и не заметишь, а время вынуждает всех нас быть бдительными. Но я любил Катю, и это многое извиняет в моём отношении к ней.
С тех пор я начисто прекратил попытки вызвать её на откровенность: во-первых, понимал, что она не скажет мне более того, что хочет сказать. А во-вторых… во-вторых, для своего собственного спокойствия. Хотя, спокойствие было, правду сказать, именно во-первых.
Мы вышли на улицу. Погода стояла просто роскошная для середины октября, днём прошёл дождь, а к вечеру не похолодало, как это бывает осенью, а наоборот потеплело, в воздухе пахло будто весной — совсем не осенней сыростью. Моя усталость улетучилась, как надоевший в операционных и первязочных запах эфира. Мы решили не ехать на метро до Русаковской, а пошли пешком. Катя держала меня под руку, иногда прижимаясь ко мне, и я чувствовал себя совершенно счастливым. Мы без труда нашли прелестный дом номер три с полукруглыми, какими-то ласковыми арками. Дом, недавно отремонтированный, несмотря на внушительные размеры казался уютным, мне почему-то вспомнился наш небольшой особнячок в Троицком переулке в Киеве. В нём прошло моё детство, он располагался неподалёку от маленького общественного сада с цветущими летом акациями и фонтанчиками для питья. В этом садике я часто бывал с нянькой, желчной и тощей, но очень доброй женщиной из разорившейся купеческой семьи. Я хорошо помню её помпезное имя — Артемида. Я называл няньку на «ты», несмотря на категорический запрет отца.
