Восторженный шепот пронесся по рядам, так был прекрасен таинственный незнакомец на вороном коне в белой манишке с бабочкой и сверкающем блестками рединготе, никто ни в жизнь не узнал бы в нем Иону Блюмкина, если б не , которая сразу все поняла и вскрикнула: «Мамочки мои! Да это же Иона!»
— Иона?!
— Точно! Блюмкин!
— Блюмкин! Как я его сразу не узнал?
Свист, топот, аплодисменты кого бы угодно выбили из седла. Однако Иона, и будучи разоблаченным, не выпал из образа: гнул свою линию загадочного мистера Икс, извлекая из трубы непомерной силы и поразительной красоты звуки — в безукоризненной чистоте, с которой он исполнял труднейшие пассажи, и все это — я повторяю — подымаясь и опускаясь верхом на вороной, словно катерок на волне.
Иона до того преобразился, даже Ботик был обескуражен, хотя он лично привел друга в цирк, узнав от о плачевном состоянии оркестра. В поисках подходящих музыкантов неутомимый весь Витебск обежал — слушал старичков, зажигавших по ресторанам и трактирам, свадебных скрипачей, столетнего органиста из костела святой Варвары, сивых , некогда служивших в полицейском оркестре.
Не то.
И вдруг является Иона с начищенной трубой, за которую схватился, как утопающий за соломинку. Едва услышав короткую неаполитанскую песенку «О! Мама!», которую напевал еще в детстве маэстро Джованни, директор загудел:
— !!! !!!
И понеслось!
Номер осложнялся тем, что Иона совсем не умел держаться в седле. Ничего, к нему вывели понятливую смирную Эфиопку — даром, что знойной угольной масти с искрой во лбу — само послушание.
Когда же она в такт арии «Сердце, ты снова огнем любви объято» двинула испанским шагом, самостоятельно сменив его на и курбет, , сидя у шатра на лавочке, встрепенулась.
— ! Кто ж там наигрывает мою любимую арию , еще и на трубе? Только сынок умеет вот так задеть струны душистати, где он болтается? Нет, напрасно я уступила первое отделение Ларе. Надо было идти самой. Сначала всегда все самое интересное…
Не переставая танцевать и гарцевать, не выбиваясь из ритма, Эфиопка грациозно удалилась с манежа именно тогда, когда финальная нота взвилась к верхним галеркам и забилась, как заплутавшая голубка, под куполом, хотя Иона давно опустил трубу.
Грянули на своих рожках, и гармошках супруги . А на арену выбежала Аве Мария с наездницей — дочкой
