Тема клонирования к теме гуманоидных роботов не имеет отношения: клон человека – это все же обыкновенный человек. А робот – это машина, похожая на тебя. Как пели по-русски роботы у Kraftwerk, “я твой слуга, я твой работник!”.
Представим, что вы приходите из конторы домой после тяжелого, мерзко-безысходного дня, а в прихожей вас встречает такой металлопластиковый, набитый электроникой слуга-работник с приветливым лицом и произносит:
– Вечер добрый, Александр Николаевич!
– Привет… – устало бормочете вы.
– Стакан холодного пива?
– Пожалуй…
– Горячая ванна?
– Пожалуй…
– “Вежливый отказ”?
– Пожалуй…
Звучит песня про Льва Николаевича Толстого, убегающего от себя по яснополянским аллеям, вы раздеваетесь, ванна наполняется, робот наливает в стакан пива, подносит. И вдруг неожиданно для себя вы со всей силы бьете его в пластиковое лицо…
Ох, не пей бензин, хайцзы из провинции Сычуань, не буди в себе Мегатрона…
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры…
“Две опасности не перестают угрожать миру – порядок и беспорядок”, – проницательно подметил Поль Валери.
Эти две опасности, два крайних состояния мира материализуются в моем представлении в виде двух громадных волн – ревущего цунами, крушащего все на своем пути, и молчаливо-неподвижной бетонной стены, отделяющей государство Порядка от остального мира.
С цунами и хаосом все более-менее ясно: энтропия лишает человека бытовой и экзистенциальной опоры, вызывая у него панику и фрустрацию. Хаос в чистом виде любят очень немногие. Хоть Бродский и написал: “Ихь либе жизнь и обожаю хаос”, сам он, однако, предпочитал комфортный и упорядоченно-предсказуемый стиль жизни. Хаос богемной жизни предполагает опору в творчестве. Рембо, Модильяни, Верлен, Бодлер, Есенин, Паунд, Зверев, Губанов отдавались хаосу в промежутках между творческими актами, требующих соблюдения четкой иерархии ценностей, мастерства и абсолютного Порядка. Следовательно, чистыми жрецами Хаоса они уже не были.
Чистого жреца Хаоса я наблюдал однажды в берлинском метро: в вагон вошел бомж в грязной и зассанной одежде с огромным, многокилограммовым колтуном искусственного происхождения на голове. Это был настоящий киник с сумой, с почти черным, немытым лицом и огромными, нестрижеными ногтями. Про другого киника (или анахорета?) я смотрел репортаж по американскому телевидению: у себя в комнате он обустроил настоящую пещеру, сооружая ее из всевозможных обломков цивилизации и собственного кала. Пещера, судя по всему, получилась крепкой: полиция в противогазах долго вытягивала воющего американского Диогена из его укрывища.
