— Омманули мы их, молодцы. Вот и счастье.
— Дак ты же и омманул! Потому что голова.
Степану было и весело их слушать, и неприятно видеть мучение притихшего Сары Малжика. Все-таки он срубил Сафар Казы. Разин сказал:
— Кабы не ты, Сары… не поворотил бы своих ага.
Сары готовно улыбнулся Разину. Он хотел бы стать его другом.
— Одно плохо, — сказал Степан, — поделим скотину да ясырь и разбежимся по степи. А не делить бы…
— У нас Богдан Хмельницкий эдак-то казаков не распустил. Взял войсковую казну в един кулак.
— Да, ваши гетманы покрепче наших атаманов. Сберегли вольности.
Степан задумался, притих. Вот он и с невеликим войском, а сила. Явится в Черкасск, на кругу его слово — первое. В Астрахани всякий крючок был ему судья. Теперь же, будь у него не только сила, но и казна, сам воевода с ним иначе говорил бы.
Казаки разойдутся по домам, станут проживать добытое, жизнь снова потечет, как в медленной протоке…
В послезакатном свете засыпала сиреневая степь. Коровы, овцы, лошади брели по ней, тоскуя о минуте, когда их новые взбесившиеся чобоны дадут им отдых. Женщины и дети, держась за спины своих спасителей, вдыхая запах боевого пота и пыльного сукна, старались не загадывать на будущее, не искушать судьбу. Иные на ходу молились Деве, чтобы она смягчила сердца спасителей. Иные уже пригрелись у горячих спин, надеялись на что-то, ворковали.
Вечерние мечтания текли над степью. Но мысли и прикидки Степана не были похожи ни на чьи мечты. Они и самому ему казались такими странными, что он не поделился бы ими даже с Сары Малжиком. Они не облекались в ясные слова, а походили на ростки невиданных злаков, сладких и горьких, может быть, ядовитых для людей. Вслушиваясь в себя, он с изумлением узнавал, какие страстные порывы и замыслы жили в нем все эти годы. Их разбудила первая победа.
Казаки, стараясь не мешать головщику, то тихо запевали песню про разлуку и войну, то снова толковали об удачливости Разина.
Над степью, в стороне Молочных Вод, колюче замерцала первая звезда.
