Отец замолчал и молчал долго, отчаянно дымя самокруткой. Потом сказал негромко:
– Вот что, сын. Бирюк уйдет. И мне не важно, куда. Не уйдет сам – я помогу. С Прошкой надо как-то решать. Вернемся домой, ты к нему пойдешь. Унесешь ему самогону, солонины и поклон передашь за то, что помог нам супостата обнаружить. Скажешь, что убег он от нас. Хотя… ладно, сам схожу, незачем тебе в это путаться.
Приехав на зимовье, они обнаружили Бирюка за работой – он вовсю конопатил щели в бане.
Увидев их, он подошел, поздоровался, помог стаскать соленья в погреб. Отец достал из телеги старые сапоги, потертый овчинный тулупчик, пару штанов и портянки. Протянул все это Бирюку, сказал:
– Одевайся, зима скоро, замерзнешь.
Бирюк смотрел на них потрясенно. Губы у него запрыгали, глаза подозрительно заблестели. Отец отвернулся и пошел в избу. Бирюк вошел следом, принялся одеваться. Оделся молча, но потом подошел все ж к отцу и сказал срывающимся голосом:
– Я не знаю… как… вы… ты… спасибо! Погибель ведь мне, понимаешь? А ты… я по гроб тебе обязан.
Отец глядел на него хмуро, потом сказал:
– Уходить тебе надо. Теперь насовсем. Увидел тебя один… продаст он и тебя, и нас. И все вместе загремим. Уходи, добром прошу.
Бирюк сел на нары, сцепив узловатые пальцы. Сказал, глядя в пол:
– Некуда мне. Но я уйду, не стану вас подводить. Это ведь мой крест, мне его и нести. Завтра. Доделаю баньку вам, подумаю. А утром уйду.
Отец кивнул и поднялся:
– Поехали, Матвей.
Бирюк тоже поднялся, и сказал им обоим:
– Медведь тут ходит. Небольшой. Кружил вчера полночи, дверь нюхал. А под утро улегся у двери – я его сопение слышал. А потом ушел, как рассвело. А я сижу и думаю, что делать. Ружья нет, вилы в сарайке…
Матвей с отцом переглянулись, и Матвей сказал:
– Не вздумай. Это… в общем, не надо его вилами, понял?
Бирюк ухмыльнулся, показав белые крепкие зубы:
– Поди ж ты, ручной, а?
Матвей не сказал ничего и вышел за отцом…
Дома они снова застали Прошку – тот сидел на лавке в безобразно пьяном виде. Увидев Матвеева отца, он пьяно заулыбался, попытался встать, но упал на мокрую землю.
Отец поднял его, усадил на лавку, сказал, скрывая отвращение:
– А ведь прав ты оказался, Прохор. И вправду обретался там какой-то. Но убег он от нас. Я его хотел сюда привезти да старосте сдать. Он бы его определил, но сбег тать.
Прошка поднял на него мутные глаза, шумно дыша сивухой:
– От тебя убег? Врешь, не мог он от тебя сбечь. Ты ж первый охотник. – Он икнул, заваливаясь.
