– Если ты в малом бесчинствуешь, то что же будет в большом?
Петровский не нашелся, что ответить. Они молча собрались и тронулись из деревни. Никодим громко сказал ему вслед:
– Помни: ждем с добром. Иначе будем стрелять.
Ни один из белогвардейцев не обернулся. Деревня замерла в ожидании большой беды, которая начала принимать человеческий облик…
Буран за окнами бесновался и выл, как раненый зверь. Бился в стены и бросал в окна пригоршни плотного снега, ворочал деревья в тайге и гнул к земле ветви старой яблоньки. Серко жался в будке, спрятав нос в пушистый хвост и лишь изредка приоткрывая глаза – оценить происходящее буйство. Матвей сидел в тепле и вслушивался в рев ветра. Хлопнула дверь в сенях, затопали шаги – это мама обивала снег с валенок.
– Ох и буранище, сынок. Совсем дышать невозможно. – Раскрасневшаяся мама вошла в горницу, повесила на гвоздь телогрейку, платок туда же, устало уселась за стол. – Пеструшка-то нервничает, еле подоила ее. Перетаптывается на месте, головой крутит и мычит все. Уж я ее успокаиваю, а она все толчется, толчется…
Мама вздрогнула, когда ветер особенно сильно ударил в стену, заставив дом низко загудеть, завибрировать. Матвей сказал, задумчиво глядя на маму:
– Как батя там, в тайге? Должно быть, нормально, в зимовье все же.
Отец позавчера ушел в тайгу, увез очередную партию продовольствия и запас пороха, который ему привез из города сын деда Власа, Петро. Он приезжал к отцу редко и всегда привозил для отца порох и дробь. И обычно просился с отцом в тайгу, страстным был охотником. Уехал он в город, отучился там на машиниста и сейчас работал в депо.
Мама вскинула на него глаза, в которых глубоко угнездилась тревога:
– Конечно, нормально. Он и под елкой буран переждет, бывало уж.
– Когда ж? Мне не говорил даже…
Матвей встал, налил маме горячего сбитня, поставил перед ней парящую кружку.
Она глянула на него благодарно, сделала глоток, подув на пряное питье, и начала рассказывать:
– Молодой он тогда был совсем, года на два аль три старше тебя нынешнего. Мы тогда с ним еще только друг на дружку поглядывали, – мама заулыбалась, вспоминая. – Был он упрямый и строгий такой. А уж красивый какой! Вихрастый, глазищи такие, все девчата в деревне по нему сохли. А он не смотрел ни на кого – все время в тайге. Девчата промеж себя его бирюком прозвали.
Матвей на этих словах вздрогнул, вспомнив невольно другого Бирюка. Мама не заметила ничего, продолжила:
