Во дворе разгоралась желто-красная осень. Сквозь жидкий туман иногда пробивалось солнышко, и тогда становилось тепло. Но ночами бывало прохладно, чаще моросил холодный дождик, и налетал порывистый ветер. Весь двор был усеян мокрыми листьями. Они лепились к разноцветным машинам, к черному блестящему асфальту, к прутьям крашенной черной краской ограды. Во всем дворе не было никого, и я подивился, насколько удачно все складывалось. Никто не остановил, не окрикнул…
А липа роняла прозрачные тени на желтый кирпич высотки и задумчиво шелестела. Стояла она, как столп мироздания, мощная, вселяющая уверенность в моем замысле, с огромным, мокрым от дождей черным гнездом между осыпающихся листьев. И еще казалось, что само солнце сошло со своего насиженного места и вращалось теперь только вокруг моей липы.
Я закинул на крышу гаража рюкзак, тот глухо, но громко стукнулся о стальной лист. Затем, наступив на навесной замок, я ухватился за край крыши и с усилием перенес на нее другую ногу. Эти манипуляции мне дались с большим трудом, чем я предполагал. Я уже стоял довольно высоко на крыше гаража, изрядно обессиленный, в ужасе от своей затеи. Малодушие овладело мной от мысли, что меня застукает Лидочка или кто-то из соседей. Я вдруг осознал всю нелепость своего положения, ведь я мог застрять в невероятном месте, потому как сил добраться до гнезда могло просто не хватить. И все-таки, немного отдышавшись, надел на спину рюкзак и подступился к липе. Плохо помню как, но, обсыпаясь желтыми листьями, я забирался все выше. Ветви от моих движений вздрагивали каждый раз все сильнее. Некоторые сухие сучья предательски обламывались под моими неуклюжими конечностями. Я цеплялся, как умел, ободрал о кору руки, но самым неприятным было мгновение, когда рюкзак запутался в проводах и у меня не осталось сил ни спуститься, ни забраться выше.
Гнездо оказалось гораздо больше, чем я предполагал. В нем свободно мог поместиться даже немалых размеров человек. Мокрым и ощетинившимся ветками оно казалось только снаружи. Внутри же оно было сухим и даже выстланным чем-то мягким. Это была победа! И только я, с рюкзаком на спине, стал переваливаться через край гнезда, как услышал Лидочкин душераздирающий вопль, сотрясший стены высотки. Честно говоря, я его ждал, как беглый заключенный ждет выстрела в спину. Но, к счастью, крик этот уже не мог меня вернуть, ибо был уже не властен надо мной. Но он все звучал и звучал, в нем угадывались разные интонации, знакомые мне за время жизни с Лидочкой. Окна высотки вибрировали, временами со звоном резонируя. Но в вопле этом не было призыва, а только тоскливая констатация факта, признание поражения. Я был вне досягаемости. Я торжествовал! Но решил не подогревать страсти, а на время с головой укрыться в гнезде и пока не высовываться.
