Скоро я обнаружил, что среди серовато-пестрой колкой и хрустящей скорлупы я сидел не один. Кто-то шевелился рядом, большой и неуклюжий, переступал с лапы на лапу и неловко старался приспособиться к моему внезапному вторжению. Большой комок черно-серых перьев не то ежился от моего присутствия, не то тяготился своими собственными бедами и противоречиями. Это был старый ворон. Он пытался рассмотреть меня то одним глазом, то другим, смешно поворачивая при этом разинутый, покрытый трещинами клюв. Из глаз его сочилась какая-то белесая жидкость, по перьям ползали в невероятном количестве красноватые крошечные блохи, которые то исчезали, то вновь обнаруживались на перьях, вызывая приступы дурноты. Крупные язвы просматривались сквозь редкое оперение по всему птичьему телу. Когти на черных пальцах, покрытых более мелкими кровавыми язвами, тоже потрескались. От него шел тяжелый дух разлагающегося заживо тела. Существо это было больным. Но оно, пожалуй, умело летать и могло быть мне полезным. Этот ворон хоть что-то мог поведать о полете. Но даже приняв все это во внимание, я все-таки с отвращением произнес: «Кыш-ш!» Сначала негромко, потом громче, укрепившись в своем решении и даже подтолкнув его ногой. Ворон каркнул громко и надтреснуто, с усилием вспрыгнул на неровный край гнезда и улетел, оставив мне свое пристанище.
Через некоторое время, когда немного выветрился тяжелый вороний дух, я стал осматриваться. Успело распогодиться, выглянуло солнце. Его лучи путались в желтой липовой листве прямо над моей головой. Стойкое ощущение счастья поселилось в душе и не хотело исчезать. Отсюда видно и слышно было далеко, и я наслаждался свободой. Воронье гнездо было зажато между двух толстых веток — здесь ствол раздваивался. Одна ветвь убегала в небо, мотаясь в белых облачках, а другая затейливо изгибалась на уровне пятого этажа и тянулась прямо к Лидочкиному окну с беленькой занавесочкой и вечно широко распахнутой форточкой. Через эту форточку шастал на улицу рыжий одноглазый кот. Несмотря на высоту, он довольно ловко, сопровождая свой выход громким скрежетом когтей о стекло, выбирался на крышу, а оттуда неведомыми никому, даже Лидочке, путями пробирался во двор. Впервые я подумал о том, что он мог бы, пожалуй, оттуда по ветке подобраться и к вороньему гнезду, и отметил про себя, что у меня стали появляться какие-то птичьи опасения на предмет котов. Видимо, я уже понемногу стал проникаться вороньей психологией. Психологией полета. Но самым восхитительным в моем положении было то, что спуститься отсюда было невозможно. Ни залезть, ни спуститься! И никому из людей до меня больше не добраться! Из гнезда можно было только улететь!
