Во рту у юноши пересохло. Спустив ноги со скамьи, он, держась стенки, ощупью направился к кадке. Зачерпнув ковшом ледяную воду, Каспер вдруг вздрогнул от неожиданности: чьи-то пальцы крепко сжали его руку.
– Жердь, ты? – спросил он наугад.
Отозвался не Збигнев, а Стах Когут.
– Мы всё знаем, рыжий ты дурачок, – пробормотал Сташек ласково. – Где ты был? Отец ректор уже успел выставить из своего кабинета нашу делегацию… Мы просили не изгонять тебя из университета. И, можешь себе представить, кто лучше всего произнес речь по-латыни в твою защиту? Ян Склембинский! Ей-богу, Ясь-Сорока! Выпалил все, что думал, но, как шли мы обратно, он чуть не плакал с перепугу… А отец Фаустин – тот и вправду всплакнул… Говорил, что мы твоей подметки не стоим…
– А это, пожалуй, и правда, – ответил из темноты голос Збигнева. – Ну, хватит в прятки играть. – Зажигай свечи, Генрих!
Кресало ударило о кремень, вспыхнул слабый, колеблющийся огонек свечи, озарив бледные, усталые лица четырех товарищей.
– Ты все взял на себя, Каспер, я тебе этого ввек не забуду, – с чувством сказал Збигнев. – Ты настоящий шляхтич и друг!
– Что я взял на себя? – обозлился Каспер. – Кто спьяну набросился на этого чертова педеля? Я! Кто первый завел разговор о Копернике? Я! Так о чем же тут может быть речь?! Наш уважаемый декан на уроках логики учил нас смотреть в корень вещей, вот я и смотрел в самый корень. Если бы не Вуек с его рассказами, если бы не я с провозглашением здравицы в честь Миколая Коперника, если бы не педель с его наушничеством, спали бы мы сейчас все мертвым сном и не думали бы ни о каких бедах. Или скажу иначе: не случись со мной этого несчастья, я, может, еще года четыре корпел бы над астрономическими таблицами, да пел бы на клиросе, да со всеми студентами устраивал бы нападения на купеческие обозы под рождество да под пасху… А сейчас я вольный человек, захочу – поеду в Гданьск к матери, захочу – наймусь матросом к немцам или итальянцам, если поляки не захотят меня брать… А то пойду по деревням, по фольваркам составлять гороскопы. Я делаю это не так хорошо, как ты, Збышек, но кое-чему и я у профессора Ланге научился.
– А Митта? – спросил Збигнев строго.
Каспер почувствовал, как что-то сжало его горло. «Неужели расплачусь?» – подумал он с испугом.
– Митта обещала меня любить и помнить, – передохнув, сказал он как можно беспечнее. – Но девичья память короткая…
– Стыдись! – так же строго продолжал Збигнев. – Митта уже была у исповеди, покаялась отцу Януарию в грехе неповиновения родителям и вот – передала тебе нательный образок и колечко. Сказала, что считает себя твоей нареченной и будет ждать тебя хоть до самой смерти. Отец запер ее на ключ в светелке, но служанка из жалости к девушке впустила меня к ней. Я повидался с бедняжкой, успокоил ее. Она хотела передать тебе кошелек с деньгами в дорогу, но я не взял. Не пристало тебе, шляхтичу…
