Какая честь, подумал я, неужели я третий?
«Вы второй», — сказала библиотекарша. «А кто первый? Долмат Фомич, наверное?!» — «Нет, другой». — «Профессор Скворлыгин?» — «Нет, вы не знаете его». — «Его или ее? Зоя Константиновна, да?» — «Нет. Терентьев Всеволод Иванович». — «Так ведь он же умер». — «Умер, — согласилась библиотекарша. — В таком случае вы не второй, а первый. Еще две вакансии… Вообще-то это нас не касается. Союз писателей сам по себе, а ваше Общество само по себе. Что будем читать?»
Я попросил хрестоматию для восьмого класса. «Ну что ж, — сказала библиотекарша, — можно и хрестоматию». — Она принесла хрестоматию.
Я сидел за круглым столом красного дерева — один, в тишине — в уютной дворцовой комнате со старинной мебелью и резным потолком, окруженный Брокгаузом и Эфроном, Сытиным и Сувориным, всем «Всем Петербургом», всей — всей «Живописной Россией» — сотнями томов в роскошных издательских переплетах, и листал, листал, перелистывал обыкновенную школьную хрестоматию. Я был, как тот алкоголик, подшитый — примеряющий к себе рюмку запретной водки. Примирялся как будто с печатным текстом. Несмело. То был брак по расчету. Мне деньги платили. Я помнил.
Я тем себя успокаивал, перелистывая хрестоматию, что помнил: деньги платили — за это.
Я сдал всего Достоевского в «Старую книгу». Не зря. У Достоевского мало едят. Пьют чай. Или чай пить. Или миру пропасть. Ни чая не надо, ни мира. Вспоминал о еде.
Генерал у Замятина (вспомнил) готовил самозабвенно картофель фри (во фритюре) — у себя «на куличиках». О куличах. Калачах. Кренделях. Заболоцкий. Из — под пера выходило — чужое.
«Взгляните», — сказал Долмат Фомич, передавая профессору Скворлыгину две машинописные странички. — «Ну — кась, ну — кась. — Профессор Скворлыгин искал нетерпеливо очки по карманам; нашел; нацепил на нос; причмокнул губами; сглотнул слюну; сказал: — Мм — мээ». — И углубился в чтение.
ТРАКТИР «ВСЯКАЯ ВКУСНЯТИНА»
«В волшебном царстве калачей…»
В волшебном царстве калачей,
Где дым струится над пекарней,
Железный крендель, друг ночей,
Светил небесных светозарней.
Внизу под кренделем — содом.
Там тесто, выскочив из квашен,
Встает подобьем белых башен
И рвется в битву напролом.
Вперед! Настало время боя!
Ломая тысячи преград,
Оно ползет, урча и воя,
И не желает лезть назад.
Трещат столы, трясутся стены,
С высоких балок льет вода.
Но вот, подняв фонарь военный,
В чугун ударил тамада, —
И хлебопеки сквозь туман,
Как будто идолы в тиарах,
