— Ах, милорд, — говорит она, — слышите, какой ужас?
— В чем дело, милая Матильда? Ради бога, не пугайте меня! Что такое? Нет… не может быть! Да говори же! — восклицает милорд, хватая меня за ворот. — Что с моим мальчиком?
— С вашего позволения, милорд, — говорю я, — ничего особенного, — попал в тюрьму. Уж два часа, как в заключении.
— Элджернон в тюрьме? Быть этого не может! За какие долги? Скажи, и я все уплачу.
— Ваша светлость очень добры, — говорю я (а сам вспоминаю, как он хотел стрельнуть у хозяина тысячу фунтов). — Рад доложить, что долг пустяковый. Что-то около пяти тысяч фунтов.
— Пять тысяч! О, боже! — говорит милорд и возводит глаза к небу. — А у меня нет и пяти сотен. Как же помочь ему, милая Матильда?
— Увы, милорд! У меня всего три гинеи, а ведь леди Гриффон все…
— Знаю, знаю, милое дитя. Но не печальтесь. У Элджернона достаточно своих денег.
Полагая, что милорд имеет в виду деньги Докинса, от которых оставалось еще немало, я прикусил язык и только подивился на отцовскую любовь лорда Крэбса, а заодно и на мисс, — при десяти тысячах годового дохода всего три гинеи в кармане.
Я отнес хозяину на его новую квартиру (господи, ну уж и квартира!) длинное и пылкое письмо от мисс: она описывала свое горе, клялась, что в несчастье любит его еще больше, писала, что все пустяки, что не стоит отчаиваться из-за каких-то пяти тысяч, когда имеешь средства, клялась, что никогда, никогда его не покинет, и т. д. и т. п.
Я рассказал хозяину о разговоре с милордом, о его великодушном предложении, и как он был огорчен известием об аресте сына, и как мне показалось странно, что у мисс, при ее-то богатстве, всего три гинеи в наличности, а я думал, что она постоянно имеет при себе не меньше ста тысяч.
На это хозяин сказал только: ерунда. Но то, что я рассказал про отца, его, как видно, встревожило, и он заставил меня повторить.
А потом прошелся по комнате в волнении, словно о чем-то начинал догадываться.
— Чарльз, — спрашивает он меня, — не заметил ли ты, чтобы мой папаша особенно интимничал с мисс Гриффон?
— То есть как, сэр? — спрашиваю я.
— Ну, очень он с ней нежничает?
— Он очень с ней любезен.
— Ты говори прямо. А она как относится к его светлости?
— По правде сказать, сэр, она души в нем не чает.
— А как он ее зовет?
— Он ее зовет «милое дитя».
— А за руку берет?
— Да, и даже….
— Что «даже»?
— Целует и просит не горевать.
— Вот оно что! — говорит он, сжимая кулаки и бледнея. — Проклятый старый мошенник! Чудовище, а не отец! Он хочет ее отбить у меня! — И разражается проклятиями, которые невозможно здесь привести.
