В коридоре царила темнота. Словно жирная нефть, она разлилась по всей квартире, и лишь в салоне горел одинокий желтый торшер. В его болезненном свете вырисовывался профиль сидящего в кресле старика. Створки большого панорамного окна были открыты настежь. Не отрывая взгляда от верхушек деревьев, Маркус произнес:
– Чудесная ночь сегодня… Если бы я умел писать стихи, обязательно бы написал что-то проникновенное о жестокости судьбы и бессмысленности попыток ее познания. Впрочем… – старик наморщил лоб, – стихи нужно писать, когда тебе семнадцать. А в тридцать, ну максимум в тридцать пять, – уже заканчивать. Иначе они начинают вонять нафталином. Или политической пропагандой. И еще не известно, что лучше…
Эйтан прошел внутрь. Стараясь не шуметь, захлопнул дверь и окинул салон быстрым взглядом. Комната была обставлена неприхотливо. Старый, заваленный ворохом бумаг стол. Рядом пара рассохшихся стульев с протершейся обивкой. Несколько старых фотографий на стенах.
«Надо же, – отметил он про себя. – В молодости Маркус был очень привлекателен. И женщина рядом с ним – настоящая красавица».
Во всем салоне ни одного цветка. Только открытые стеллажи и платяной шкаф в углу. На полке черно-белая фотография Сэлинджера и подборка его изданий.
– Как ты меня нашел? – устало спросил старик.
– Пришлось повозиться, – признался Эйтан и подошел ближе.
Теперь ему стало видно лицо Маркуса. Казалось, что за прошедшие сутки тот состарился еще больше. Морщины стали глубже, щеки впали.
Старик бросил на Эйтана быстрый взгляд и снова уставился на покачивающиеся за окном ветви.
– В холодильнике есть бутылка вина, – безразлично сказал он. – Угощайся, если хочешь.
– Спасибо. Что-то нет желания.
Маркус повел бровями.
– Как знаешь. Тогда налей мне.
Эйтан хмыкнул, но возражать не стал. В конце концов, почему бы и нет? Не включая свет, он прошел на кухню. Достал из холодильника бутылку мерло. Взял со стола пару стаканов.
– Штопор над раковиной, – крикнул старик.
Откупорив бутылку, Эйтан вернулся в салон. Разлил вино.
– За что будем пить? – спросил он, протягивая Маркусу стакан.
– За жизнь, конечно, – возмутился старик. – Лехаим!
– Лехаим.
Они выпили. Старик отпил добрую половину стакана. Эйтан осилил треть. Вино оказалось весьма неплохим. Слегка терпким, с теплыми нотками граната и чернослива.
Довольно долго они молчали. Не считая стрекота цикад и шума ветра в кронах деревьев, в комнате царило абсолютное безмолвие.
Эйтан скользнул взглядом по часам на руке. Затем посмотрел в окно и снова взглянул на часы. Они показывали половину четвертого.
