– Отдай, крутить твою через колесо!
Мы боремся. Силы, конечно, неравны – Юджин выше и крепче меня, он потрясающе, неправдоподобно трезв и явно не страдает похмельем. Он отнимает у меня бутылку, скачками бежит куда-то. Я бегу за ним.
Мы выскакиваем на мороз.
– А вот так ее, проклятую! – орет мой джинн и что есть маху швыряет бутылку о крыльцо. Бутылка жалобно дзынькает и рассыпается сверкающими осколками. Пахнет водкой.
– Чтоб не брал эту гадость в рот никогда, слышишь? – поворачивается ко мне мой джинн. В глазах его бешено плещется небесная синева.
– Ну вы даете, дядя Женя, – говорю я.
Мы молча завтракаем. Потом я сердечно прощаюсь с дядей джинном и в его одежде – моя еще мокрая – выхожу из дома. Мне еще много нужно сегодня сделать.
Но далеко уйти я не успеваю, потому что мне заламывают руки за спину. Опять.
Я сижу в этом чертовом кабинете, кажется, лет пятьсот. Или тысячу. За тысячу лет солнце успевает закатиться за многоэтажки, и в кабинет запускает свои щупальца тоскливая зимняя серость. Телефон у меня давно разряжен – да и что в нем толку, Тая все равно не отвечает на звонки, а больше звонить никому не хочется.
Я нахожу выключатель, и кабинет заливает такой отвратительно-бодрый свет, что становится еще тоскливее. Я выключаю его и сижу в темноте. Потом задремываю на мягком кожаном диванчике.
И тут кто-то с размаха бьет по выключателю ладонью, а желтый свет бьет с размаха мне по глазам.
– Встань, – говорит мне кто-то.
Я сажусь поудобнее.
– В таком контексте уместнее было бы сказать – хенде хох, русиш швайн, – говорю я, щурясь.
– Встань, я сказал.
– Вас кто-то разозлил, Константин Моисеевич? – я все-таки поднимаюсь, протираю глаза. Зеваю.
Он подходит ко мне вплотную.
– Деточка, – говорит он ласково. – Ты какое желание загадал?
– А вам какая разница? – изумляюсь я. – Вам же важно было освободить джинна от бутылки, так? Ну вот он вам весь, трезвый и работоспособный. Пол-литру вдребезги расколотил. Сам!
– А ты понимаешь, деточка, – он прямо-таки сочится сиропом, – что бывает с детьми, которые не слушают взрослых?
– Ой, сейчас от страха описаюсь. Вы меня отшлепаете? В угол поставите? Это подло – управлять чужой волей. Вы правда думали, что я буду принуждать к чему-то любимую девушку?
– Ах, подло, – кривится он. – Еще один моралист на мою голову. И как все моралисты, не дружит с логикой. Значит, когда с твоей подачи принуждали этого спустившегося с гор дельца вернуть тебе квартиру, хотя он предпочел бы сам ею владеть, это было не подло? Когда заставляли женщину отказаться от огромного дома в престижном районе, это было не подло?
