Я уже оканчивал школу, когда отец стал поговаривать о возвращении на родину. Мол, за меня он спокоен, я взрослый, мне, когда я стану студентом, дадут общежитие – а он больше так не может. Дедушка с бабушкой к тому моменту уже умерли. Отец позвонил другу семьи, тому, что следил после их смерти за нашей квартирой, а тот, услышав, о чем идет речь, бросил трубку и больше ее не брал. Вскоре отец узнал, что этот самый друг путем каких-то махинаций переписал нашу квартиру на себя и возвращаться нам некуда. Отец был на работе, когда ему сказали об этом по телефону. Он выслушал эту весть, положил трубку и отправился домой на метро. В переходе упал, его вырвало. Несколько часов он так и пролежал. Когда к нему наконец подошли, отец был мертв. Врач, выдававший мне тело, сказал, что у отца случился инсульт и что если бы помощь подоспела сразу, он мог бы выжить.
Я до сих пор верю, что это он так вернулся на родину. Не телом, но душой, ну, что-то в этом роде. Смейтесь, если хотите.
Платить за квартиру мне было нечем – все отцовские сбережения я грохнул на похороны. Хозяйка позволила мне прожить на прежнем месте еще месяц, а потом я переехал в интернат при моей крутой школе.
Когда школа закончилась, мне выдали не просто аттестат – я получил диплом о среднем профессиональном образовании. Умный человек на моем месте, наверное, нашел бы себе работу, чтобы иметь возможность снимать жилье. Или вернулся бы на родину и попытался бы отсудить квартиру. Но я не был умным – мне хотелось учиться дальше.
Жить было негде. Ночевать в парках большого города было опасно – во-первых, там была своя диаспора бездомных, с которыми мне не удалось найти общего языка, во-вторых, бдили люди в форме, а в участок попадать мне не хотелось. Со своим тощим рюкзачком, в котором были запасы одежды, дудук и флейта, я сел в электричку и отправился за город. Заночевал в здании крохотного вокзала, а с утра снова вошел в электричку, достал флейту и стал играть. Затем пошел по вагону с шапкой в руках.
Подавали мне неплохо. Вскоре я выяснил, что если играть не на флейте, а на дудуке, то подают больше. Железнодорожная публика явно хотела видеть во мне этакого туземца с диковинным инструментом. Я шел ей навстречу. Я научился говорить с резким акцентом, обращаясь к уважаемым слушателям, и вскоре он прилип ко мне как вторая кожа. Я купил себе в секонд-хенде просторные синие штаны и красную жилетку, которую надевал на голое тело. Я играл тягучие восточные мелодии, и мне кидали монеты, а то и купюры. Я натыкался на людей в форме и готов был от них откупаться, но те возили меня в отделение, чтобы я устраивал им концерты. Я ходил по вагонам каждый день, и те, что каждый день ездили в электричках на работу и с работы, прозвали меня Аладдином.
